Невозможно было понять, что думает по этому поводу Агнет, но нянька в эти суматошные дни была сама не своя. Её голос раздавался в кухне с самого утра; в полдень, уложив свою воспитанницу на дневной сон, она вновь обходила замок и двор, не упуская ни одной мелочи.

И каждый день среди согнутых в работе спин мелькала сама Агнет – голова в венце светлых волос была гордо поднята, а пояс оттягивала увесистая связка ключей, знак хозяйки дома. Агнет молча проходила по двору, смотрела, кивала и часто оглядывалась на неизменно сопровождавшую её няньку: всё ли правильно? Такко пару раз слышал, как Катерина негромко выговаривала своей воспитаннице за то, что не жалеет себя, но девочка упрямо обходила всех, прежде чем удавалось отправить её отдыхать.

– Точь-в-точь как мать, та тоже себя не жалела, – бормотал конюший Берт, пока они разбирали сбруйную, освобождая место. – Эх, вот раньше было время! В каждом деннике лошади стояли, и упряжные, и верховые, и охотничьи, а теперь стыд один, а не конюшня. Раньше втроём едва управлялись: пока почистишь, корм задашь, пока прогуляешь каждую, нисколечки свободы не оставалось, а теперь скучай себе целыми днями… Раньше к ковалю по два раза за месяц ездили, а теперь…

Такко не разделял его тоски: ему работы хватало. Пришлось на всю неделю забыть об упражнениях с маркграфскими мечами и об уроках стрельбы, зато он наконец перестал чувствовать себя нахлебником. В последние дни он почти не появлялся в замке, даже ночевать оставался на сеновале, где до рассвета не смолкали разговоры, и трудно было поверить, что совсем недавно он садился за стол с хозяевами и целыми днями бездельничал.

В другой раз он непременно залюбовался бы тонкой работой на праздничной сбруе, но сейчас от таскания тяжёлых сёдел ломило спину и сводило пальцы. Было душно, с утра парило, будто перед грозой, но облака над головой висели серые и неподвижные, и было ясно, что ненастье обойдёт замок стороной. Такко вышел из конюшни умыться и услышал встревоженный гомон; у распахнутых дверей кухни толпились люди, и спустя считанные мгновения долетела новость: Агнет упала в обморок, и её, бледную и неподвижную, отнесли в спальню.

Тщательно отлаженный механизм, ненадолго споткнувшись, продолжил работу: люди вскоре разошлись по местам. Под окнами восточного крыла пахло травами. Из окон гостиной доносились звуки клавесина. Работники переглядывались и молча отводили глаза – почти каждый помнил, как раньше по двору расхаживала сама Малвайн, и она-то не падала в обморок от кухонной духоты. Теперь она вовсе не замечала оживления, охватившего замок. Работники подстригали кусты, посаженные по её приказу, отмывали статуи, высеченные по её рисункам, подновляли скамьи, на которых она раньше сидела с рукоделием. Замок готовился к празднику, забыв о своей последней хозяйке так же легко, как о тех, что лежали в маркграфской усыпальнице за внешней стеной.

^>1 Праздник урожая примерно соответствует 1 августа. На полях начинали собирать овощи и зерно нового урожая, а в лесах ягоды, что сказывалось на средневековом меню.

Мелкий дождь, поливавший замок и трудившихся вокруг него людей уже неделю, наконец стих, и утром даже выглянуло солнце. Такко устроился на пороге конюшни с охапкой соломы: стоило наделать мишеней на тот случай, если гости решат состязаться в стрельбе. В действительности он просто держался подальше от кухни, несмотря на аппетитные запахи: сегодня там чистили столовое серебро, а у Такко один вид мелового порошка вызывал воспоминания о бесчисленных подсвечниках и чернильницах, отлитых ещё прадедовской рукой. Отец, недолго думая, поручил заботу о семейных реликвиях сыну, чтобы тот с детства проникался ремеслом, и Такко проникся до того, что был готов скорее остаться без обеда, чем снять патину хоть с одной вилки. Поэтому, пока остальные отскребали от налёта времени сокровища маркграфских буфетов, он отсиживался у конюшни, свивая спирали из соломенных жгутов.