Но не надолго оба погрузились в раздумья, тотчас возникла новая помеха – де Марильяк. Успев хорошо узнать характер Лесюёра, он первый пришел к нему с визитом и назвал своим новым другом. Надо подобающе принять благородного посетителя – и Лесюёру пришлось вернуться к действительности: быть может, мыслями он возносился до небес, но, увидев столь необычного гостя, поневоле спустился на землю.

Де Марильяк осведомился прежде всего о последствиях полученной Лесюёром царапины и промолвил несколько дружеских слов. Потом осмотрел мастерскую: восхищался произведениями гениальных художников; высказывал свои мнения о всех обозреваемых вещах; проявил себя большим знатоком мушкетов, древних ружей и смеялся что было сил при виде массы платьев и уборов – переворачивал их на все стороны и, потешаясь, более четверти часа примеривал то и другое. Последнее, на что обратил внимание, – Жанна ла Брабансон.

– А это что? – И бросил на Жанну снисходительный взгляд. – Вот этот предмет по крайней мере одушевленный… охотно отдал бы ему преимущество перед всеми прочими. Это также принадлежит вам, Лесюёр?

По ответу художника Марильяк угадал, с какой девушкой имеет дело. Первая мысль его, конечно, была откинуть все правила и позволить себе вольное с ней обращение… Он подошел к ней слишком близко, взял без церемоний ее руку и хотел обнять за талию. Жанна решительно оттолкнула его – с какой стати с ней обращаются подобным образом, да еще при Лесюёре! Мгновенно она почувствовала сильнейшее отвращение к этому типу; к тому же по его словам поняла, что он противник Лесюёра и виновник его раны.

– Уж не дама ли вы высокого полета? Какие мы, подумать только, недотроги! – насмешливо молвил Марильяк. – А что, разве наш приятель не платит вам за сеанс так же точно, как какой-нибудь подрядчик – своим работникам? Гм, клянусь чепчиком моей бабушки, в ваших движениях лишь одна тридцать вторая благородства… и шестнадцатая во взгляде.

– Если мне и платят, так только за то, как я выгляжу, за мою наружность, – парировала Жанна, обиженная этой беспардонностью. – Ни за какие тысячи не позволю я такому, как вы, прикасаться ко мне… тронуть хоть за волос!

– Отлично! – Марильяк несколько поутих. – Да, волосы у вас длинны, черны, роскошны… ничего не скажешь! И помнится, где-то я их недавно видел… Ах, моя милая, что уж тебе прикидываться перед тем, кто с тобой вместе веселился нынче на пирушке!.. Разве забыла ты уже все, что познала в эту ночь у…

– Вы лжете! – воскликнула ла Брабансон и гневно сверкнула на него глазами. – Это ложь! Чистая ложь!..

– Жанна, Жанна, – стал Лесюёр урезонивать девушку, – помните: вы говорите со знатным дворянином, и он у меня, под моим кровом!

– Да я ничуть не намерен козырять здесь своим дворянством! – прервал его Марильяк, рассмеявшись. – Эта красотка веселилась вчера в компании молодцов куда как важнее меня. Чего только не крутилось на этой пирушке! И песни, и шуры-муры, и обнимания, и целования… Вам также, моя милая, думаю, досталось, а? Что скажете?

– Ах, боже мой! Он лжет, ужасно лжет! – повторяла Жанна, вся покраснев и дрожа от волнения.

Взор ее, обычно томный и нежный, горел гневом, и девушка в горячке обиды и нетерпения переводила его то на Лесюёра, то на Марильяка. Пуще всего боялась она, что Лесюёр, имевший о ней всегда столь положительное мнение, поверит словам этого лгуна – своего нового приятеля.

– Это девушка хорошей нравственности, – Лесюёр стал между Жанной и Марильяком, – она…

Но, заметив, что тот улыбается иронически, вдруг замолк – то ли устыдился, что защищает девушку происхождения вовсе не высокого, то ли не желал показаться человеку, привыкшему к придворным нравам, смешным по той причине, что легко верит в добродетель женщин; потом прибавил голосом уже менее твердым: