МУСЯ ЗАКРЫЛА ГЛАЗА

Проекция на экране должна быть похожа на архивные хроники: вдоль дороги крестьянские избы – небедные, высокие дома, крытые дранкой; почти все они с большими воротами и калитками поменьше, все двери распахнуты, лишь в одном из домов почему-то нетронуты, окна заколочены, а то и выбиты, плетни кое-где сломаны, жердины вывернуты, доски вразнобой приставлены к стенам домов, несколько кольев валяются на дороге, а вдали торчат купола без крестов. Очень грязная, пробитая колеёй, дорога, посредине которой – огромная лужа, классически не высыхающая даже летом, и там, в этой грязи что-то шевелится. Камера наезжает как раз на эту лужу, и становится заметно, что дорога в этом месте все же вымощена. Когда трансфокатор еще раз приближает картинку, на крупном плане можно разглядеть, что дорога выложена младенцами. Они лежат в грязи, только лица и пухлые животы виднеются на поверхности, но даже в немом кино понятно, что кто-то мычит, кто-то гулит, а кто-то плачет, протягивая зрителю ручки из своих страшных, голодных времен. Через некоторое время вдали появляется пятно, которое постепенно увеличивается и принимает очертания – вскоре в нем можно различить силуэт грузовика. Он выворачивает из-за угла, направляя свой прямоугольный капот, с заляпанными грязью фарами и мутным лобовым стеклом, за которым невозможно разглядеть водителя, прямо на младенцев. Однако, младенцы знают, что делать. Закрыв глаза и рты, все они, словно по команде какой-то неведомой мамки, опускаются на дно. В мутной воде можно разглядеть, как ровнехонько эти маленькие тела легли на дно лужи, выставляя вверх раздутые от голода животы, умостив дорогу так гладко, что никто не выделяется, и груз машины не причиняет им никакого вреда. Пыльный грузовик украшен транспарантом «Даешь хлеб Родине! Колхоз «Активист». На мешках с зерном, которые доверху наполняют деревянный кузов машины, стоят двое молодых мужчин. Неимоверно широкие галифе на одном из них, как паруса, надуваются ветром. Парни что-то кричат, указывая вдаль, и радостно машут руками невидимому хроникеру.

Машина с хлебом исчезнет из кадра, младенцы, лежащие на дороге, станут выныривать из воды, жадно хватая воздух, и тут на одного из них, что был положен с самого краю, с непропорционально высоким лбом и длинными, слипшимися волосами; с огромным животом, облепленным грязью до такой степени, что непонятно, мальчиком является младенец или девочкой; который, начнет смеяться уже беззубым ртом, обнажая припухшие десны, и даже нечто вроде ямочки станет заметно на впалой щеке, накатит волна от грузовика и младенец, закашлявшись, навсегда скроется на дне лужи, и лишь несколько пузырей появится в месте, где мутная поверхность воды унялась.

«Я и не думал, что смерть унесла столь многих» – цитата из «Божественной комедии» (Ад, III: 55—57) Данте Алигьери

Мать Юрия Гаранина была злобной и сварливой старухой. Она ненавидела решительно всех, но особенно молодых незамужних девушек за их гладкую кожу, упругие бедра, за тридцать два ровных белых зуба, которые не надо класть на ночь в стакан с водой и за то, что они будут жить при коммунизме.

А так как она была матерью первого на свете героя, ее поселили в бывшем санатории, что еще раньше был барской усадьбой. Огромный дом этот окружал здоровенный парк, обнесенный высоким забором с колючей проволокой. Охраняло объект спецподразделение, состоявшее, согласно инструкции, из девушек-милиционеров.

И в хозблоке, как на беду, работали в основном, девушки.

Вот, например, как положено, в восемь утра заходит к старухе, какая-нибудь Ира с Красной Зари или Настя из Лохова: