Мы встречаемся взглядами, и я, на миг выпадая из реальности, чуть не кидаюсь к нему на шею…

— В порядке? — спрашивает.

— Да.

— Сзади есть место.

Опускаю глаза вниз и огибаю Гейдена по дуге, улавливая во влажном морозном воздухе аромат его туалетной воды.

Забравшись в тёплый салон, натыкаюсь на внимательный и любопытный взгляд Марка, сидящего вполоборота на первом сиденье.

— Интересно… — задумчиво произносит парень, привлекая к себе внимание. — Может, расскажешь?

— Что рассказать?

— Что такое интересное я пропустил. И почему мой брат ведёт себя как воспитанник английского пансиона, где растят джентльменов?

Цепляюсь взглядом за спину в тёмной толстовке. И неотрывно слежу, как Мирон подходит к Валентине Головиной и что-то говорит.

Меня топит чувство стыда. Начинает привычно тошнить, и я боюсь, что из-за этого придётся снова выбираться наружу.

Сгибаюсь пополам, упираясь лбом в сведённые колени. Пытаюсь дышать.

Мирон возвращается в машину через пару минут, хотя по моим ощущениям прошло намного больше.

Мягко закрывает дверь и заводит мотор.

Сжимаюсь в комок ещё больше, готовясь к любым обидным словам, но ничего не происходит. Мы выезжаем на трассу и едем в полной тишине до самого города.

— Так, мне кто-нибудь, скажет, когда вы успели потрахаться? — разрывает молчание невинный вопрос Марка.

От любознательности младшего Гейдена хочется засмеяться. Я не собираюсь посвящать его в подробности и тонкости наших с его братом взаимоотношений. О том, что эти отношения вообще имели место быть, знают только три человека.

Я. Мирон. Саша.

Марк, строя догадки, становится в нашем тройничке четвёртым участником.

Смотрю в тёмный затылок Мирона, покусывая губы. Он ничего не скажет? Да и зачем ему…

Это для меня наша ночь и утро были большим событием. Девственность теряют всего раз. Мой первый раз был без красных лепестков роз на простынях, без романтично зажжённых свечей и бутылки дорогого алкоголя, но он запомнился мне другим. В ту ночь мы с Мироном не играли друг с другом. Были максимально честными, обнажёнными не только физически, но и душевно. Мы оба этого хотели. И всё было потрясающе, волнующе и страстно. Почти безболезненно.

Если закрыть глаза, я будто до сих пор вижу покадровую нарезку из воспоминаний. Мирон на мне. Во мне. Он меня целует, глубоко и жадно. И вколачивается в моё тело, выбивая из моего рта такие утробные звуки, на которые я, кажется, раньше была неспособна.

Свожу ноги вместе и отворачиваюсь к окну, прижимая к губам кулак.

Сколько у него уже было девушек после меня? Сравнивал ли он? Целовал так же, как меня? Или брал их безэмоционально и грубо? Ему нравилось?

Как-то одна моя знакомая сказала, что Мирон Гейден трахается только на своих условиях. Тщательно выбирает, как и с кем будет это делать.

В универе вообще ходило много слухов вокруг Мира, а впоследствии их становилось только больше.

Я бы ничего не стала менять в нашей единственной ночи.

Кроме аварии, которую устроил Соколов. Оборвал жизни двоих людей. Теперь я тоже несу на плечах это бремя. Стала соучастницей.

Встреча с Валентиной Головиной, матерью парня из второй машины, была делом времени. Я знала, что она выйдет на меня, попросит ответить за враньё. Пристыдит.

Да, я знаю, кто она. И мне категорически запрещено с ней разговаривать, впрочем, как и приближаться.

Мне запрещено, а ей всё дозволено. И терять Валентине уже нечего, потому что она и так потеряла в аварии, устроенной Соколовым, единственного сына. А я ради него солгала, сказав, что вторая машина вылетела на встречку первой и спровоцировала аварию.

Мне стыдно… и горько. Вначале казалось, будет легко. Что такого? Сказать всего несколько неправдивых слов. Мы живём в лживом мире, где каждый хоть раз в жизни соврал. Кто-то врёт каждый день. Святых нет. В моём окружении уж точно. Моё окружение любит деньги. Всё покупается. Любовь. Правда. Я.