– Как вам удается видеть рычание и крик?

Она улыбнулась.

– Это нетрудно. – Акцент у нее был не американский. Русский, или мальтийский, а может, египетский. – Мысленным взором можно увидеть многие вещи.

Мадам Иезекииль прикрыла свои зеленые глаза. У нее были удивительно длинные ресницы; кожа была бледной, а волосы черными, и они непрерывно колыхались вокруг головы, струились по шелкам, словно уносимые течением.

– Есть обычный путь, – сказала она. – Дурной образ можно смыть. Стоять в проточной воде, чистой, родниковой, и есть лепестки белых роз.

– А потом?

– Темный образ смоется, его больше не будет.

– Он вернется, – сказал я, – в следующее полнолуние.

– Тогда, – сказала мадам Иезекииль, – после того как образ смоется, нужно вскрыть вены в проточной воде. Конечно, будет очень больно. Зато кровь унесет вода.

Она была вся в шелках, и шелка эти переливались сотнями различных цветов, и каждый был ярким и живым, даже в тусклом свете свечей.

Ее глаза открылись.

– Теперь, – сказала она, – карты Таро. – Она развернула черный шелковый шарф, в котором держала свою колоду, и передала мне карты, чтобы я их перетасовал. Я тасовал их и так и эдак.

– Медленнее, медленнее, – приговаривала она. – Дайте им узнать вас. Дайте вас полюбить, как… как станет любить женщина.

Я аккуратно сложил колоду и вернул ей.

Она перевернула первую карту. Карта называлась «Вервольф». На темном фоне видны были янтарные глаза и красно-белая улыбка.

В ее зеленых глазах читалась растерянность. Они были зелены как изумруды.

– Такой карты нет в моей колоде, – сказала она и перевернула следующую. – Что вы с ними сделали?

– Ничего, мэм. Просто подержал, и все.

Карта, которую она открыла, называлась «Пучина». На ней было изображено нечто зеленое вроде осьминога. Рты существа, если то были рты, а не щупальца, дергались и корчились, когда я на них смотрел.

Она покрыла ее еще одной картой, и еще одной, и еще. Все остальные карты оказались просто белыми картонками.

– Ваша работа? – Она была готова заплакать.

– Нет.

– Уходите немедленно!

– Но…

– Уходите. – Она смотрела куда-то вниз, словно пытаясь убедить себя, что меня уже нет.

Я встал в этой благоухающей ладаном и маслом пачулей комнате и посмотрел из ее окна на окно моего офиса. Там ненадолго вспыхнул свет. И я увидел двоих с фонариками, рыскавших по комнате. Они распахнули пустой шкаф для хранения документов, осмотрелись, а потом затаились, один в кресле, а другой – за дверью, ожидая моего возвращения. Я улыбнулся про себя. В моем офисе холодно и неуютно, а они там будут тщетно ждать меня несколько часов, пока наконец не догадаются, что я не вернусь.

И я оставил мадам Иезекииль, которая переворачивала свои карты одну за другой, пристально на них глядя, словно ожидая, что картинки появятся вновь; а сам спустился по лестнице и, оказавшись на улице, добрел до бара.

Там было совсем пусто; бармен курил сигарету, которую, завидев меня, погасил.

– А где же фанаты шахмат?

– Сегодня у них праздник. Они будут на пирсе. Ну что ж. Вам ведь «Джека Дэниэлса», не так ли?

– Звучит неплохо.

Он налил мне выпить. Я узнал свой стакан по отпечатку большого пальца. На барной стойке все еще лежал Теннисон, и я взял в руки книгу.

– Хорошая книга?

Рыжий как лисица бармен забрал у меня томик, раскрыл и прочел:

Я прикончил выпивку.

– Ну и? Что это значит?

Он вышел из-за барной стойки и подвел меня к окну.

– Видите? Вон там.

Он указывал в западном направлении, в сторону скал. И когда я посмотрел, на одной из вершин вдруг зажегся костер; он вначале вспыхнул, а потом загорелся и горел медно-зеленым пламенем.