Она читала «Вешние воды», и странное чувство тревожило ее. Ей не казалось, что жизнь, о которой писал Тургенев, прошла безвозвратно – вот именно жизнь, вся как есть, со всей ее большой правдой и маленькими обыкновениями. Что-то главное, самое значительное, осталось в жизни неизменным, это Рита понимала. Но что – главное? Она не знала, и от этого одолевало ее уныние, и в этом была ее тревога.

– Надо было в Залужье собраться, – сказал Шефуня. – Там хоть ресторан приличный. Ты б меня спросила, Антонова, я бы тебя научил.

– В Залужье все новое. – Соня обиделась. – У нас с ним никаких воспоминаний не связано. Там вообще помойка была, когда мы в школу ходили.

– Здесь зато теперь помойка стала, – хмыкнул Шефуня.

Шефуня был недалек от истины, но Рита рассердилась. Молодец какой! Или сам все устраивай, или не приходи, или, раз пришел, скажи спасибо.

– Ничего, Шеф, потерпишь, – сказала она. – Отдайся воспоминаниям и получай удовольствие.

– Это да, – согласился Шефуня. – В принципе, хорошо, что собрались. Ностальгийку погоняем…

На месте ресторана «Меченосец», где Соня собрала одноклассников, раньше было кафе-мороженое – любимое место для прогуливания уроков. Так что воспоминаний, конечно, хватало. И главная городская площадь за окном тогда выглядела точно так же, как теперь: Ленин с кепкой в руке, здание районной администрации и универмаг; в этом смысле тоже предоставлялся полный простор для сентиментальности.

Прозвище у Шефуни появилось из-за фамилии – Шевчук, так-то никаких лидерских наклонностей он никогда не выказывал. Он и в школе вечно брюзжал по любому поводу, и Рита всегда его одергивала. После школы он уехал учиться в техникум во Владимир, там теперь и работал менеджером в автосалоне.

На гулянку собралось человек двадцать. Пришла первая учительница Надежда Алексеевна и математичка Функция. Обещал прийти физик. Соня Антонова вместе с мужем Витькой Наумовым – они поженились сразу после выпускного – придумали какие-то конкурсы: вспомни начинку булочек в школьном буфете, докажи теорему Пифагора, нарисуй портрет своего соседа по парте и прочее подобное. Конкурсы выглядели глуповато и напоминали свадебные, но не раздражали.

Сначала Рита даже удивилась тому, что снисходительно воспринимает все эти нехитрые развлечения, а потом поняла: значит, разорвалась ее связь с той жизнью, частью которой были и конкурсы про начинку булочек, и эта площадь, и этот город. Вот потому-то она с неподдельным интересом слушает рассказ Оли Трофимченковой о том, как поступала в университет ее дочка, и Наташки Коревской, которую при встрече не узнала, про отдых в Анталье, и даже Шефунино брюзжанье воспринимает спокойно. Все это – слишком вне ее жизни, чтобы задевать и тем более раздражать.

Это как-то ободрило ее. А то после вчерашнего созерцания детской площадки и лавочки под окнами родного дома ей до сих пор не по себе было.

Ну и выпила она, конечно, – хоть и не много, но все же. Это способствовало благодушию. Может, не только это, но что еще, Рита понять не могла. Понимание ускользало от нее, и ей уже даже интересно было поймать его за виляющий хвостик, разобраться – а почему, собственно, ей легко и чуть ли не хорошо в давно забытом, ничем ей не близком круге одноклассников, и даже музыка, отборная отечественная попса, не режет слух.

– Рит, а где твой Салынский сейчас? – спросила Наташка.

– Понятия не имею, – пожала плечами Рита. – В Америке учился, в Хьюстоне, а куда потом подевался, не знаю.

– Ну вот! – засмеялась Наташка. – А влюблена же ты в него была – мы угорали вообще. Прямо не узнать тебя было. Так вот любовь и проходит, – глубокомысленно заключила она. – Как молодость – без следа.