И тут пусто?!

Такого везения не бывает…

Надо пользоваться. Поэтому – снова бегом, через эту маленькую площадь, вон к тем домам, в переулок, потом… направо? Налево?..

Черт, что-то мне нехорошо.

Что-то совсем мне нехорошо, нужно сесть. Плевать куда. Срочно сесть, а иначе я просто упаду. Грязно-серый бордюрный камень в жидкой тени какого-то куста. Акация? Фиг знает, похоже… где я видел акацию? А много где… пыльные зеленые стручки с мелкими семенами, перистые листочки…

Сижу.

Совсем нехорошо. Сердце колотится где-то в горле, дышать тяжело, как тяжело дышать, перед глазами – рой черных точек, и руки немеют, не чувствую… Ничего, пройдет. Посижу, отдохну, пройдет. Пуговицу бы только расстегнуть верхнюю, вот только руки не действуют…

– А это чего тут?

– Да небось с нашего же института. Пьяный, что ли?

– Днем?

– И чего б не днем? Налакаются спиртяги разбавленной, чего им, лаборантам… видишь же, в халате. Совсем, видать, бухой.

– Твою ж мать… в халате! Дак это ж бабы-Надин халат! Видишь, на кармане – «Надежда Колоскова»! Ах ты ж сука! Халат попер! А ну, иди сюда!

– Погоди, Петь, он вроде не пьяный, не пахнет спиртом-то. Слышь, ты, эй! Где халат взял? Вставай, давай! Халат, говорю, где подрезал? А ну-ка, пошли! Отрастил волосья, так, думаешь, сразу можно чужие халаты тырить?

– Пошли его к бабе Наде отведем, пусть полюбуется! Ворюга!.. Слуш, а он без штанов. – Смех.

Надо поднять голову и посмотреть. Молодые, загорелые, одежда одинаковая – белые майки-борцовки, синие штаны. Двое. Другие подробности не дают рассмотреть черные точки.

– Вставай, говорю!

Я бы рад. Но не могу. Все, сдаюсь. Добегался. Кажется, совсем добегался. Сейчас они меня прямо тут и… смотри-ка, нет. Взяли под руки, потащили. Обратно, видимо. Точно, обратно… Ну, один-ноль в вашу пользу. Ноги вообще не идут, совсем. И сердце все никак не успокоится, сволочь.

– Ты тут с ним посиди, чтобы не сбежал, а я пойду бабу Надю приведу.

– Слушай, он чего-то того, по-моему. Может, больной? Или перегрелся?

– У нас если кого за руку на воровстве поймать, тоже сразу и больной, и перегрелся…

– А вон она! Баба Надя! Баба Надя, давай, чаль сюда, нашелся твой халатик! – Это тот, который посветлее и с волосами ежиком.

– Ой, мамочки… всего на пять минут отошла… ну, на десять… Господи… Мальчики, вы где его нашли?!

– Халат?

– Да нет. Этого вот…

– За тем домом, на поребрике сидел.

– Ой, чего будет…

– Чего будет? Ну, постираешь халат, делов-то…

– Ой, мальчики… упустила… уволят…

Быстрые шаги, тень. Разгневанное сопение.

– Что тут происходит?

– Федор Васильич…

– Я спрашиваю, что тут происходит?! Надежда Ивановна, вы что?! Вы отдаете себе отчет?!

– Федор Васильич, так чаю отошла попить… на пять минут всего…

– С вами потом будет отдельный разговор. И на квартальную премию можете не рассчитывать!

Надо поднять голову и посмотреть, кто это – голос знакомый. Определенно, я его слышал раньше. Голову надо поднять, но голова не поднимается. Перед глазами вместо яркого солнечного дня – рой черных траурных мух. В ушах звенит. Все сильнее и сильнее. И дышать трудно. Совсем трудно стало дышать.

– Молодой человек, ну вы даете, право слово. Разве можно в таком состоянии так бегать? Вы что, на тот свет захотели?

Вот это руки! Железные. Одна – за подбородок, вторая – на шею. Задушить решил? А, нет… кажется, нет. В глаза смотрит… зачем-то… что там у меня в глазах?

– Вам плохо? Ну вы и горазды… Плохо?

Нет, блин, хорошо, не видно разве? Смотрит, ждет. Хочет, чтобы ответил? Какой это язык и почему я его знаю? Очень знакомый язык. Вот только сил говорить нет. Что-то, кажется, и дышать сил тоже нет…