Спускаясь на машине с косогора, я въехал в огромный валун. Машина не подлежит восстановлению, но я отделываюсь несколькими ушибами и переломом. Когда кость выходит наружу, от болевых ощущений теряю голос. Всматриваюсь в открытую рану, как в возможность познать настоящее. Ничто так не возвышает душу, как излом в теле. Мое увлечение ездой по бездорожью впервые натолкнулось на препятствие. В обыденное время нанести себе увечье легче, чем в рабочее.

Здоровой ногой я выталкиваю смятую дверь и выбираюсь наружу. Вокруг никого нет, до ближайшего населенного пункта девять километров ходу. Сняв ремень и перевязав ногу, медленно ползу в сторону дороги. Рана на лбу кровоточит, и начинает ныть голова. Добравшись до перекрестка, я принимаюсь ждать, когда проедет первая машина. Ожидание длится несколько часов, за которые я дважды успеваю заснуть или потерять сознание. Старичок на покосившемся автомобиле соглашается подвезти меня до ближайшей больницы, с отвращением косится на перевязанную ногу, не может отказать себе в удовольствии лишний раз поморщиться.

Теперь на несколько недель я прикован к кровати.

Лежа в постели, вспоминаю Варвару. Последние дни она не выходила на улицу, и я проведывал ее. Мы познакомились, когда мне было шестнадцать и я отдыхал у бабки в деревне. У Варвары была роскошная черная коса и большие карие глаза. Из-за редкой генетической болезни она была словно прозрачной, но мы гуляли с ней по рощам, останавливаясь на отдых, и вели разговоры о религии. Она знала, что ей осталось немного, и не спеша к этому готовилась. Ее хрупкость привлекала меня. И мне не терпелось попробовать ее на вкус. Но Варвара завещала себя Богу, пообещав бросить страсти в костер во имя главной любви. Мы вместе ходили в церковь, где она молилась, покрыв волосы косынкой.

«Любовь к Богу, – говорила она, – требует безоговорочной отдачи. Ты не можешь ни на что рассчитывать, ни о чем просить, у тебя нет никаких гарантий, но ты должен верить, что Бог услышит твои мольбы и примет и простит тебя».

Я позвал ее на танцы, где, обняв рукой, приподнял над полом и повел по кругу. Ей стало не по себе, когда я приблизил губы к ее щеке. Она оттолкнула меня, расплакалась и сказала, что больше никогда к себе не подпустит. Но уже через неделю ее мать пришла в гости к моей бабке и сказала, что Варваре хуже и она хочет меня видеть.

Больше она не вставала, и я ходил к ней домой, где мы подолгу беседовали о вере. Она просила меня не мучить и понять ее. Я молча кивал, надежды у меня не осталось. Лето подходило к концу, и скоро я должен был вернуться в город. В день отъезда я пришел к ней попрощаться. Она не хотела со мной разговаривать, но потом все же перестала на меня обижаться, и мы разговорились о совместно проведенном времени. Тогда ее глаза вспыхнули, и она слабо притянула меня к себе, прижав к груди. Она нехотя говорила нет, когда я залез на нее сверху, поднял ночную рубашку и вошел в нее. После мы лежали в кровати, и я гладил ее по голове, пока она тихо плакала. В тот вечер я уехал. На следующий год, когда я вновь приехал к бабке в гости, она мне сообщила, что Варвара умерла через два месяца после моего отъезда.

Перелом медленно заживает, а пока я передвигаюсь по дому на костылях. Вследствие долгого пребывания дома приучил себя пить чай с шестью ложками сахара. Иван навещает меня, как некогда я его в интернате. Помню, как он рыдал, когда воспитатель из-за сильного конфликта отправил его учиться на краснодеревщика. Я вступился и помог ему переопределиться в училище. А еще хорошенько отругал за непомерную жалость к себе. Ему многому предстояло научиться. Например, что жалость к себе разрушает похлеще рака с метастазами.