Мамлеев выявил и обозначил фундаментальный горизонт. Он угадал эпоху. У нас отнимали реальность. И дух захотел снова восстать, как до этого в последний раз пытался восстать он в Серебряном веке. Обнажилась вдруг метафизика, он угадал. Это было бронзовое восстание, засвистели откровенно мамлеевские бездны. От бездн стало радостно, свежо и хорошо на душе. Хотелось пить и веселиться, хотелось жизнию играть!

Мне иногда становилось страшно, насколько Мамлеев велик, с каким неудержимым благоговением к нему все стремятся, и я удивлялся про себя, как это так получилось, что судьба свела меня с таким великим писателем? И что я его друг!

Он мне помогал не раз. В 2015 он выступил на презентации моей книги «На золотых дождях» в магазине «Циолковский». Это было последнее его публичное выступление на людях. Я не знал, что дела его уже очень плохи, и попросил его выступить. Он сказал мне в телефонную трубку: «Ой, Андрюша, я, конечно, обязательно приеду». Я слышал, как там, в комнате, рядом с ним Маша воскликнула – ну куда ты поедешь, ты же из дома уже выйти не можешь? Но он снова упрямо повторил: «Я приеду!». Маша перехватила наш разговор, стала говорить, что Юра очень болен… Я, конечно, и не надеялся, что Мамлеев приедет. Но он приехал! Мы заносили его на руках на третий этаж, где находится книжный магазин. Это был его последний – при жизни – подарок мне. Выступление было опубликовано, по его же желанию, «Шаги будущего» – так оно называлось. А через месяц Мамлеев уже был в больнице, откуда не вышел…

Я навещал его в последние недели его жизни. Это было страшно, как быстро сгорел он, какая это страшная болезнь. Я почти не узнал его, когда увидел, как его выкатывают в холл на кресле-каталке. Но он улыбался, он был рад меня видеть и стал с жадностью расспрашивать, что в жизни нового, кто и как живет из наших друзей-приятелей, что происходит в мире. Я рассказывал, кто и как, и куда спешит. «Куда спешить-то, – усмехнулся он. – Впереди вечность». В какой-то момент, когда возникла одна из неловких пауз, я попытался что-то сказать из тех слов, которые всегда так трудно, так невозможно говорить, когда видишь, что человек умирает, и знает, что он умирает. Мамлеев сурово меня пресек: «Не хочу об этом». И снова стал расспрашивать о России… И я увидел в нем воина, он был настоящий воин, и не только духа. Он терпел адскую боль, он переносил ее молча, мне рассказывала Маша. Вместо него плакала она. В последние недели я приходил к нему почти через день, и Мамлеев был неизменно бодр и даже весел. Когда уже оставалось совсем немного, он сказал мне, как смертельно раненный герой: «Я сделал все, что мог». Сидя на кровати, он бронзово видел сквозь стены.

Он знал, что он останется в истории. Учиться надо у Мамлеева силе духа. Это был бронзовый дух бронзового века.

Я никогда не рассказывал и еще об одном его подарке мне, уже после смерти. Но я должен рассказать. Когда он умер, когда его уже не стало, и когда не прошло еще сорока дней, Мамлеев сделал мне еще один подарок. Я вообще-то мало верю в разный там оккультизм. Но при всей трезвости ума сообщу. На исходе этих сорока дней я заканчивал свой роман. Герой и героиня должны были встретиться. По форме же, в которой роман развивался, это было никак невозможно. И это было бы вранье, если бы я в тех же энергийных формах дописал бы и финальную часть, где герои, подчеркиваю, должны были встретиться. Я пробовал и так, и сяк, и все получалась фальшь… Я сидел за письменным столом, и смотрел в окно, и вдруг вспомнил, что он говорил, как рассказывал однажды: он шел по улице, и вдруг осознал, что все вокруг – не более, чем одеяло, которое нужно просто приподнять, чтобы обнажилась истинная суть вещей. И я приподнял… Я знаю, что Мамлеев, конечно, порадовался бы за мой роман. За открытое в концовке пространство, где я догадался, а он мне помог догадаться, – конечно, он, кто же еще, – как возможна встреча героев, когда уже кажется, что она невозможна.