– Слышь, Митяй, по каким – таким приметам? – спросил участковый Яков Фомич.

– Так в избе холодно, значит печь со вчерашнего дня не топлена, – ответил Митяй.

– А на ферме заночевать она не могла? Может, ты погонял бабу, а она, разобидевшись, домой и не явилась?

– Да не, не было такого… – Митяй в задумчивости почесал лохматую голову, и, нахлобучив поглубже давно потерявшую форму шапку, повторил. – Я её давно уже не трогал.

– Знаю я твою подлую натуру. Как выпьешь, так герой хоть куда. А вот поработать тебя нет. Одна только Стешка и корячится.

– Так а куда идти – то? На ферму, навоз таскать?

– А хоть бы и навоз.

– Да нет уж, спасибо за такое предложение. Навоз я не таскал и таскать не буду. Я больше по строительству. Вот потеплеет, тогда и работа найдётся.

– Найдётся, да только толку от этой твоей работы никакого. Ты ж за одни только магарычи и работаешь.

– А что делать, когда у людей нету денег? Не буду же я у бабок последние копейки из рук вырывать… А насчёт того, когда она ушла – пришла, я не знаю. Я за нею не слежу.

– А когда тебе следить, ты сам от неё бегаешь. Всё боишься куда – то на стопку опоздать.

– Да ладно… – протянул Митяй, и, опять поправив шапку, поспешил перевести разговор на Стешу, – А чё за ней следить – то? Куда она денется?

– А вот вишь ты, делась. Может, ушла на ферму одна?

– Так ведь нет же нигде ни следочка, ни во дворе, ни за двором. – возразила Зина Евсеева, – Да и не ходим мы потемну по одиночке, боязно. Говорят, в овраге волки появились.

– Верно, – подтвердил местный охотник Кирюха, длинный и нескладный, словно верста коломенская, парень, живший через три дома от Буренковых, – сам – то я не видел, я больше на зайца хожу, а Ивантеевские мужики рассказывали, что им приходилось. Да и овцы у них стали пропадать.

– Ладно… – согласился Яков Фомич, – Савелий, сбегай – ка на всякий случай в контору, позвони на ферму. Ежели её там нет, пойдём искать. А то мало ли что, может человека уже и в живых нет.

При этих словах кто – то жалостливо вздохнул, кто – то всхлипнул. Кто – то начал вспоминать, какой Стеша была доброй, смирной и работящей, а этот «проклятый алкаш» сгубил всю её молодую жизнь.

Митяй протестующе передёрнул плечами. В то, что со Стешей могло случиться что – то страшное, он не верил. Да и что с ней может произойти? Она такая тихая, рассудительная. Всего боится, ни во что не встревает, как говорится, лишний раз не споткнётся и воды не замутит. Бабкино воспитание. Та тоже жила по принципу «не буди лихо, пока тихо», шептунья. И эта шептунья упёртая. Это она от вредности такая тонкая, звонкая да прозрачная. Из – за этой своей упёртости и получает. Меньше бы мужу перечила.

Как в тот раз, когда дитёнка скинула. Разве он этого хотел? Не хотел… А она давай воспитывать, примеры всякие про других приводить. А вот не надо. Другие они и есть другие. Им всё мало. И ей мало, иначе б не высчитывала, сколько надо на люльку, сколько на коляску, на памперсы и ещё черт знает на сколько всякой ерунды. Раньше ничего этого не было, и обходились, и все выросли, живые и здоровые.

А вот он не такой, он не жадный. Ему и так хорошо. И если выпьет чуток, так кому от этого плохо? Ей? А ты мне в душу не лезь, и всё будет хорошо. Нечего в неё лезть, душа она и есть душа. И нервы не железные. А она… Такая вся из себя правильная, прямо ангел небесный, а ты против неё словно последний дурак. И откуда только такие берутся? Вот и нарвалась на кулак. Зато после присмирела, стала как шёлковая. И молчаливая, бывало, за день слова не вытянешь. Кому чужому скажи, что раньше пела, словно соловушка, не поверит. Теперь не поёт. Иногда только затянет свою «лучинушку», опять же будто нарочно душу из тебя выматывает. А больше ничего.