Она хотела было уйти, но он удержал ее за плечо.

– Постой. Ты спасла мне жизнь, и теперь я обязан как-то расплатиться с тобой за это. В старину говорили, что спасенный от смерти, навеки в долгу перед своим спасителем. Если ты ничего не просишь сейчас, возможно тебе что-то понадобиться в будущем. Вот кольцо. Храни его. Когда придет нужда, разыщи меня, и я помогу тебе, в чем бы ты ни нуждалась. Мое имя тебе конечно известно.

– Нет, господин, – проговорила она, принимая дар – массивное кольцо с рубином, предназначенное для мужской руки.

Ее ответ его немного озадачил. Марк Кокцей Нерва был известен не только среди своего сословия. Простой народ боготворил его, за прежние заслуги при добром императоре Веспасиане, за щедрость и за простоту общения.

– Марк Кокцей Нерва, твой покорный раб, прелестное дитя, и твой вечный должник, – улыбаясь, произнес он, – А как имя моей спасительницы?

– Меня зовут Антонией, – ответила она.

Возвращаясь домой, она несла в руке два кольца, которые так и не решилась одеть на пальцы. Одно было ей слишком велико, а другое слишком дорого, чтобы демонстрировать всем подряд.

В январские иды сосед Корнелия Иосиф традиционно устраивал пир для своих друзей. В этот день он когда-то заключил первую выгодную сделку и с тех пор считал необходимым собирать за праздничным столом всех, с кем был знаком по роду своей деятельности.

К себе Иосиф приглашал знаменитых и только-только пробующих перо поэтов, драматургов, актеров. У него слагали витиеватые речи признанные всеми риторы, уводили в дебри мироздания философы.

Как ни странно, презренное ремесло, которым занимался Иосиф – ремесло дельца, и иное вероисповедание не отвращало от него римских граждан. Наделенные властью сановники, именитые горожане не считали зазорным заглянуть к нему, на огонек.

Характер Иосифа во многом был противоречив. Он не страдал мелочностью, бывало, легко прощал долги неплатежеспособным кредиторам, а то наоборот, сдирал три шкуры с какого-нибудь зарвавшегося патриция. Любил много и вкусно поесть, легкую любовную поэзию, стройных танцовщиц, но, в то же время, вслед за модным философом своего времени Гаем Музонием Руфом твердил о том, что смерть, страдание и бедность – не зло, а жизнь, удовольствие и богатство – не благо.

У Иосифа все было иначе, чем в иных домах. Здесь все были равны. За едой сидели, а не возлежали, рабы, обнеся гостей кушаньями и вином, усаживались за отведенные им столы – тут же в общем зале, и принимались за угощение.

Иосифу недавно минуло тридцать пять лет, хотя выглядел он несколько моложе. Особую его гордость составляли вьющаяся черная шевелюра и такая же вьющаяся ухоженная борода. В карих глазах под пушистыми ресницами – хитринка, на чувственных губах милая улыбка.

Облаченный в простые белые одежды без признаков роскоши, он сидел в окружении родственников – небезызвестного лекаря Руфрия, чьего внимания так и не добилась Антония в день декабрьских ид, очень похожего на своего брата внешне, но постарше того на пару десятков лет и серьезного до мрачности, а также дочери Руфрия черноокой Руфии.

Подле Иосифа в столь же простых одеяниях, безо всяких знаков отличия разместились второй консул – Марк Азиний Атратин, и Городской префект – Аррецин Клемент. Оба, как с равными, беседовали с иудеями, ничуть не кичась своим особым положением и властью. Консул задумчиво разглядывал все прибывающих гостей. Клемент в обычной своей насмешливо манере отпускал замечания по поводу собравшихся.

Большой зал, вмещавший девять столов по периметру и еще один в центре, был полон гостей: мужчин и женщин, сенаторов и всадников, богатых и бедных. Правда, среди простых, в основном белых одежд, отличительные черты сословий терялись. Выделялись яркими нарядами только несколько юных танцовщиц, устроившихся за самым дальним столом у входа и пара молодых поэтов, видимо считавших, что чем роскошнее наряд, тем возвышеннее стиль.