Я отшатнулась, распахнув глаза.

– Ну? – Мбали наклонила голову набок.

– Я… ничего не увидела, – пролепетала я. – Но попробую еще раз.

Я снова осторожно дотронулась до жрицы, надеясь, что в следующем воспоминании не увижу эти странные игры, в которые играют взрослые. Мне повезло.

– Накануне вы были на торжественном вечере, – сказала я. – Праздник, где присутствовали только император и Совет. На пиршестве было много еды. Вы рассказывали историю. – Я покосилась на Олугбаде. – И она разозлила Его Императорское Величество.

Жрица застыла, пульс застучал в ее висках.

– Девчонка могла узнать кое-что от слуг, – выпалила Навуси. – Это ничего не доказывает.

– Но никто не слышал историю, – прошептала Мбали. – Никто, кроме членов Совета.

– Тогда пусть повторит ее, – потребовала Навуси.

Я вновь коснулась щеки Мбали, вызывая в ее памяти частное торжество. Жрица рассказывала историю, аккомпанируя на барабане и держа в руке флягу из козьей шкуры. Она била в барабан то быстрее, то медленнее, и точно так же ее голос становился то громче, то тише.

Мои бедра покачивались в такт музыке, пока я повторяла ее историю.

– У фермерского сына есть манговое дерево, эгей. Он держит дерево в горшке возле постели. Такое хрупкое деревце! Он шепчет растению похвалу днем и ночью. Ему нравится, как пахнут ветви, эш-ш, эш-ш. У других детей – собаки, козы и курицы. Но не у нашего мальчика: он боится тех, кто может лаять, ау-у, или кусать, цап!

У дерева нет рта. У дерева нет когтей. Дерево зависит от мальчика, и только от него. От воды, которую он дает, пш-ш. От света, р-ра.

«Бедное дерево, – шепчет он и гладит ветви. – Ты слишком слабое, чтобы плодоносить. Ты не приносишь пользу ферме. Тебя не продать на рынке. Для всех ты бесполезно, кроме меня».

Но ветви дерева растут и крепнут, э-гей! Вверх, вверх, вверх, за одну ночь!

«Бедное дерево, – охает сын фермера и срывает единственный плод манго. – Удивительно, что ты вообще зацвело».

На следующее утро на дереве уже три манго: за, за, за!

«Ты никогда не сможешь приносить столько плодов, чтобы мы могли продавать их», – говорит сын фермера.

Вверх, вверх, ночью наше дерево тянется ввысь. Ветви отбрасывают длинную густую тень. Мальчик смотрит, и его колени дрожат: ди-дун, ди-дун.

«Это всего лишь мое маленькое деревце, – говорит он. – Без меня оно бы умерло».

На следующее утро на дереве уже двадцать манго.

Крак! Крак! Сын фермера рубит ветки.

«Это для его же блага, – шепчет он. – Мое дерево не вынесет такой тяжести».

Но дерево продолжает расти: гун-гун, гун-гун.

«Я пересажу его в горшок поменьше», – говорит мальчик.

Корни дерева прорастают из крошечного глиняного горшка и зарываются глубоко в землю.

«Я перестану его поливать», – говорит сын фермера.

Но дерево теперь умеет цвести само по себе.

Мальчик рубит ветки – крак! крак! – но дерево продолжает расти, гун-гун, гун-гун.

Ветви заполняют комнату мальчика! Он дрожит в тени дерева!

Эх, эх, соседи почуяли аромат манго. Они пришли посмотреть на дерево: «Эгей! Что за диво! Такими плодами можно прокормить всю деревню!»

Крак! Крак! Мальчик срубает дерево целиком.

Хш-ш! Он сжигает ветви.

«Соседи ошибались! – кричит он, глядя, как рвется к небу пламя. – Дерево никогда не принесло бы пользы, если бы не я».

Как мирно он теперь спит, эш-ш, эш-ш. Нет больше ветвей. Нет больше тени. Но запах…

Неужели это запах манго?..

Может, нам только кажется, ха-ха!

А может, семя выжило в огне. Вш-ш-ш, оно летит, подхваченное ветром, летит туда, где мальчик его не найдет. Семя пускает корни. Дети прячутся в тени дерева.

Имя мальчика теперь забыто.

Эгей, мой сказ закончен!