Надо бы спросить у отца, чем теперь заняться? Последние воспоминания этого Егора были мутными, словно смазанными, чует моё сердце, со здоровьем у него тоже не всё ладно.

– Сегодня дома останься, – отец поднялся, выбросил окурок, – маленько в себя приди. Завтра косить пойдём, пора.

Даже спрашивать не пришлось, – обрадовался я. А денёк дома мне на пользу пойдёт, хоть пообвыкнусь с обстановкой.

Я молча кивнул, прикидывая, что делать. В хозяйстве работы полно всегда, знать бы ещё, за что взяться.

Из окна выглянула Танюшка:

– Папка, завтракать иди.

На кухне было шумно, дочка гремела ухватом, доставая из печи чугунок с кашей, Стёпка резал хлеб большими ломтями, дед, одевшись, уселся за стол.

– Чего стоишь столбом? – обернулся он ко мне. – Идём ужо.

Примостился рядом с ним, Танюшка подала тарелки с кашей, томлённой с вечера в печи, душистой такой, что изба в момент пропахла ароматами распаренной в молоке крупы и масла.

Зачерпнул ложкой, отправил в рот и чуть не проглотил вместе с языком. Вкусно! Ни разу в жизни мне не доводилось есть такого. Каша таяла во рту, оставляя удивительное послевкусие топлёного молока. Споро заработал ложкой, казалось, и наестся ей невозможно.

В дом вошла Даша.

– Аппетит вернулся, – улыбнулась она, наблюдая, как жадно я ем, – хорошо, значит, и болезнь отступила. Погодите, вот вам молочка парного налью.

Танюшка подскочила к матери, помогая ей процедить молоко, потом подала нам две кружки. Я сделал глоток, зажмурившись от удовольствия. Тёплое, жирное, густое – молоко давало силы на весь день.

Завтра начало сенокоса, – так сказал отец, – тогда и займусь инструментом, надо поправить косы, чтобы были остры.

Странно… Кружка замерла подле рта, а до меня только сейчас дошло – я как-то иначе мыслю, неспешно, размеренно. Удивительно.

Улыбнулся в усы, допил молоко и встал, поблагодарил жену и дочку.

Старик вышел и пока остальные доедали, я прошёл в спальню, там у Даши стояло маленькое зеркало. Интересно, как же выгляжу теперь? Взял в руки стекляшку, отвёл как можно дальше. Оп-па! А физия моя почти не изменилась! Разве что борода появилась, которую я сроду не носил, да кожа бронзовым загаром отливает. Волосы темнее привычного оттенка. Глаза серые, большие, немного раскосые, это азиатская кровь отметилась. Мама бабушка, точнее бабушка прежнего Егора, уроженка Степного края с красивым именем – Айман. А так. Всё тот же я. Даже небольшая лопоухость, которой я с детства стеснялся, и та при мне. Наглядевшись, вернулся на кухню.

– Стёпка, айда со мной. Тащи косы и косоправку (прим. автора – деревянная лопатка для заточки косы), править будем.

Отец ушёл к нашему полю, проверить ниву. Даша с дочкой накормили курей, собрали яйца, да принялись за домашние хлопоты.

Мы с сыном прошли в сарай, там, кроме коровы, обнаружилась и лошадь, странной мышиной масти, невысокая, но жилистая, с широкими копытами. Она покосилась на меня, коротко заржала приветствуя.

Стёпка снял со стены литовку (прим. автора – большая коса на длинном черенке для низкой травы) и горбушу (прим. автора – коса на коротком изогнутом черенке для высокой травы), отыскал косоправку. Устроились во дворе, водрузив вместо стульев пару чурбачков.

Я долго разглядывал инструменты, впервые доводилось видеть такие, пока сын не окликнул меня:

– Отец, всё хорошо? Али коса сломалась?

– Порядок, гляжу, где подправить надо, – успокоил Стёпку.

Взял в руки косоправку, молясь, чтобы память тела сохранилась и… Есть!

Работа спорилась, Стёпка вытащил пару граблей, проверяя черенки, осматривая широко расставленные зубья. На сенокос выходит вся семья, всем работы вдосталь. Нам отвели надел на большом лугу, что был в получасе ходьбы от села. В других местах косить запрещалось, нос на чужую землю не суй.