– Да, – кивнул он, соглашаясь. Она права: все эти разговоры – потом. У них еще будет время.

– Ты, кажется, хотел поискать ключи, – напомнила она, не отводя взгляда. Четко, с какой-то странной, болезненно-ласковой интонацией, проговаривая каждое слово. Он сразу понял: именно так разговаривают в психиатрических лечебницах больные со своими пациентами. И ему опять захотелось смеяться.

Но он снова лишь кивнул в ответ. Только сил, чтобы сдвинуться с места, не было.

– Иди, – Яна легонько, едва коснувшись плеча, подтолкнула его. – Иди. А этот костюм… Я его сейчас постираю. В холодной воде. Знаешь, кровь в холодной воде очень легко отстирывается. Если она… свежая.

Она произнесла эти слова тихим будничным тоном.

Как будто забыла на минуту о том, что собирается сейчас отстирывать совсем не носовой платок, который только что прикладывала к пустяковой царапине.

Евгений вспомнил про ключи, которые уронил на пол – сейчас ему казалось, что все это случилось давным-давно, в какой-то прошлой жизни, и может быть, даже не с ним. Ссутулившись, словно физически ощущая навалившуюся на него тяжесть, он медленно побрел обратно в гостиную, на этот раз уже не питая никаких призрачных иллюзий и зная совершенно точно, что его там ждет.

В спину ему зашумела вода. Громыхнул о чугунную поверхность ванной алюминиевый таз – давнишний, тот самый, в котором еще мама когда-то кипятила белье. Знала бы она, для каких целей он теперь понадобился Янке.

Подняв с пола ключи, он отнес их на кухню и долго держал под струей холодной воды. Потом выдавил на ладонь несколько лимонно-желтых капель моющего средства и тщательно намылил каждый ключ. Смыл пену и снова намылил. Бросил всю связку на кухонное полотенце и опять вернулся в гостиную, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Хотел было отнести на кухню и вымыть топор, но потом понял, что гораздо проще будет топор выбросить. Достал из шкафа стопку газет и начал медленно заворачивать в них рукоятку и топорище.

Руки дрожали. Из-за этой дрожи он ненавидел себя, но справиться с ней не мог, как ни старался.

О том, что делать с телом, еще предстояло подумать.

И он всеми силами оттягивал этот момент. Потому что это было самое страшное.

Услышав торопливые шаги, он поднял глаза и увидел Яну. Она появилась в гостиной, держа в одной руке ведро, наполненное водой, а в другой – уже постиранный спортивный костюм, отяжелевший и потемневший от воды, которая стекала с него вниз, на пол, торопливыми прозрачными каплями.

– Иди, повесь на балконе, – она протянула ему костюм и добавила все тем же, единственно правильным, будничным тоном: – Только расправь обязательно. Быстрее высохнет.

Отдав ему тяжелый и мокрый костюм, она сразу же опустилась на корточки возле кресла и принялась мокрой тряпкой стирать с пола следы крови.

Смотреть на это было невыносимо.

Отыскав в шкафу вешалку, он послушно расправил костюм и вынес на балкон сушиться.

В холодной воде он, и правда, очень хорошо отстирался. Выглядел теперь, как новый. Если бы не едва заметный тонкий ручной шов в глубине проймы – пару месяцев назад фабричный шов разошелся, подтвердив свое турецкое происхождение, и Янка прошлась по нему светло-голубыми нитками.

Вернувшись в гостиную, он увидел на полу темно-коричневые разводы, которые быстро исчезали, растворяясь в воде. Яна энергично терла полы мокрой тряпкой, снова и снова отжимая ее, споласкивая в ведре. Терла полы, словно одержимая, как будто сдавала экзамен на профпригодность.

Ему пришлось несколько раз, повинуясь ее коротким приказам, менять воду в ведре. С каждым разом она становилась все светлее и прозрачнее, а Янка все терла и терла полы, сосредоточенно, молча, до тех пор, пока сам он, догадавшись, не остановил ее: