– Не знаю. Меня больше беспокоит душа, которую переполняют негодование, злость и досада. Я уязвлен, это точно, а что касается других чувств, то они пока молчат от пережитого шока, выжидая.

– Мне кажется, ты просто привык к Лере и вашим взаимоотношениям после того, как острота первой влюбленности прошла. Тебе было удобно с ней и психологически комфортно, и на почве этого ты внушил себе, что это любовь.

– И что мне теперь делать? Вновь попытаться встретиться с ней и выяснить причины измены и разрыва?

– Зачем тебе это нужно? Пройти очередной этап унижения? Тебе мало сегодняшнего разговора? Имей, друг, гордость и не повышай ей цену в собственных глазах. Она сделала свой выбор. К счастью, он пал не на тебя.

– Почему к счастью?

– Да потому, что тебе было бы значительное больнее, если бы Лера выкинула подобный финт, будучи твоей женой и матерью твоего ребенка. А сейчас ты отделался малыми потерями.

– Наверное, ты прав, хотя признать это мне непросто. Что ж, отныне я вычеркиваю ее из своей жизни. Переболею как-то, помня, что жизнь продолжается. Спасибо, что поддержал в трудную минуту.

– Не стоит благодарности. Я просто по-дружески высказал свою точку зрения и считаю, что ты в состоянии сам выбраться из этой жизненной ямы, в которую она тебя спихнула. Мысль банальная, но я ее все-таки выскажу: Лера не последняя в твоей жизни, будут и другие, среди которых ты еще встретишь свою единственную и настоящую любовь. В отличие от меня, Фомы неверующего.

– Тогда за это и выпьем, – сказал Никита, подняв стопку с «Бакарди».

Андрей не задержался с ответом, выпив до дна свой ром. Закусив оставшимися ломтиками лимона, они, не сговариваясь, поднялись из-за стола и обнялись.

– Мне уже пора баиньки, – сказал Андрей, глянув на свои наручные часы, которые показывали половину второго ночи.

– Может останешься у меня и переночуешь в гостевой комнате?

– Нет. Я привык спать на своей кровати. К тому же мне надо переодеться в костюм, который спокойно висит в моем шкафу. Так что давай прощаться.

Пожав другу руку, Никита открыл дверь и проводил его на площадку. Подождав, пока он скроется в лифте, вернулся в квартиру и допил оставшийся ром. Спиртное наконец ударило в голову, сделав ее безучастной ко всему, что с ним произошло, и, послав всё к черту, он отправился спать.

Ирина Петровна Звягинцева прожила в приволжском городке всю свою жизнь. Старая дева, никогда не выходившая замуж, она состарилась в одиночестве, проверяя ученические тетрадки. Тридцать пять лет педагогического опыта наложили свой отпечаток на ее характер. Несмотря на то, что всю свою сознательную жизнь она проработала в школе, сердце её было закрыто для учащихся.

Не открыла она его и для своей десятилетней племянницы, потерявшей родителей в автокатастрофе. Будучи родной сестрой ее отца, она вынуждена была забрать девочку к себе не по велению родственных чувств, а из чувства долга и боязни осуждения за то, что позволила органам опеки поместить ее в детский дом.

Девчушка, на глазах которой погибли мама и папа, замкнулась в себе и долго была безучастной к жизни, ночами часто просыпаясь с криком от снившихся кошмаров, и сторонилась тети, которую практически не знала за свою столь недолгую жизнь и которая, по большому счету, ничего не делала, чтобы сблизиться с ней.

Воспитывая племянницу в излишней строгости, Ирина Петровна мало дарила ей душевного тепла, которым та была окружена в семье родителей. Да, она заботилась о ней, но эта забота ограничивалась сытым питанием и самым необходимым набором одежды и обуви. Ни откровенных разговоров, ни совместного чтения сказок на ночь, ни общего проведения досуга – таков был уклад их отношений.