– В каком смысле?

– Да в таком, что, к примеру, в девяносто седьмом у них тоже обнаружилась пропажа, и тоже сразу двухсот экспонатов.

– Чего-то я такого случая не помню…

– А об этом широкой общественности и не сообщалось. На фига выносить сор из эрмитажной избы работы господина Растрелли? Но я точно знаю, что тогда после смерти хранителя недосчитались двухсот экспонатов фонда бронзы и металлов. В основном, самоваров. И, кстати сказать, до сих пор ничего не нашли.

– Тю-ю! – разочарованно протянул Козырев. – Самовары! Да кому они нужны? Разве что в скупку на металл сдать…

– Да, самовары. А вот ты, Пашка, чайник! Ну и «почем в Америке башенные краны», а? Между прочим, рядовой антикварный самовар в питерской антикварной лавке в среднем стоит порядка тысячи долларов. А представь, сколько может стоить посудина, из которой, возможно, когда-то пили чай члены императорской фамилии? Неплохой подарочек на дачу какому-нибудь братку-олигарху.

– Н-да, это я действительно… как-то сразу и не сообразил. Людмила Васильевна, а вы-то откуда эту историю знаете? Она же «широкой общественности» не сообщалась?

– Из осведомленных источников, мой мальчик. Из очень осведомленных. У меня в Эрмитаже подруга, почитай, лет двадцать в отделе кадров работает. Мы с ней вместе истфак заканчивали. Правда, было это, страшно подумать в каком лохматом году…

– А если она так хорошо осведомлена, почему молчит? Почему не борется за народное достояние?

– Господи, Паша, и это говорит старший лейтенант милиции! В твоем возрасте, а тем паче в твоем звании, нельзя быть таким наивным. Это Система, понимаешь? У вас, в милиции, она своя, а в Эрмитаже – своя. А посему надо либо быть человеком своей Системы, либо уходить из нее. Всё – третьего не дано. Вот ты мне сам постоянно жалуешься на ваш бардак, на вашу продажность, на бессилие и безнадегу. Но при этом сам почему-то не увольняешься. Значит, согласен примириться и принять такие условия игры. Разве не так?

– Ну, это все-таки разные вещи… – промямлил Козырев, прекрасно осознавая, что в данном случае соседка во многом права.

– Ладно, не будем на больную мозоль, – заметив его смущение, примирительно сказала Людмила Васильевна. – Да, и еще: имей в виду, украсть что-либо из запасников музея, тем более такого огромного, как Эрмитаж, в общем-то, плевое дело. Учитывая, что в последние годы инвентаризации в музеях не проводятся в принципе (хотя и должны быть регулярными), то спохватиться экспонатов могут лишь лет эдак через тридцать – пятьдесят. Да-да, я знаю, что говорю!.. Но, естественно, при условии, что речь идет не об особо ценном объекте… А знаешь, Паш, на самом деле мне сейчас безумно интересно понаблюдать, как из этой скандальной ситуации будет выкручиваться Михал Борисович и его вассалы. Слушай, эта девочка-репортерша в сюжете что-то говорила про пресс-конференцию… Ты случайно не запомнил, когда?

– Вроде завтра. А вы думаете, Пиотровский может быть как-то причастен ко всем этим делишкам? Или он вам просто не нравится?

– Нет, ну чтоб до такой степени, это, конечно, вряд ли. Но он директор, и если в его заведении творится бардак, то, естественно, за этот бардак в том числе должен отвечать и он лично. Конечно, наш музей сравнивать с Эрмитажем не совсем корректно, но… Финансирование у нас в разы меньше, зато порядка в разы больше. Парадокс? Что же до нравится– не нравится… Как мужчина Пиотровский немного не в моем вкусе. А вот как музейщик… Что ж, он большой профессионал, умный, образованный, с деловой жилкой… Вот только, по мне, до такой степени духовно богатый, что иногда становится даже как-то неприятно… Все, Паш, извини, что я тебя с утра так сильно загрузила, но сам понимаешь, такие вещи не каждый день случаются. И, слава Богу, что пока еще не каждый день. Ладно, пойду Илонке позвоню, узнаю, что там у них сейчас творится…