Ага, вот она. «Психиатрия». Толстый коричневый том, потрепанный от долгого употребления.

Это должно быть где-то здесь, ближе к концу, я помню…

Я пролистала еще несколько страниц и увидела… Юлю. Ну да, она. Или почти она. Улыбка уж точно как у нее. Это девочка или женщина? Возраста не разобрать, но очень на Юлю похожа. Вот если бейсболку надеть и коричневую мешковатую куртку, станет в точности Юля. Под фотографией стояла подпись: «Больная олигофренией (имбецильность)».

Имбецильность. Вот, значит, что означает эта улыбка.

Я стала читать статью, посвященную Юле: «У страдающих имбецильностью имеет место конкретный тип мышления. Так, например, больной, обученный элементарному счету на пальцах, не в состоянии решить ту же задачу без их помощи. Один больной мог сосчитать количество пальцев на руках. Но, когда его спрашивали, сколько у него пальцев на ногах, он каждый раз пытался разуться, чтобы произвести подсчет…»

Хлопнула входная дверь – вернулись Димка с папой. Я сунула книгу под футболку и выбежала из кабинета. Проскользнула незаметно в нашу с Димкой комнату. Остановилась, судорожно соображая, куда бы спрятать том. Надежного места, куда бы Димка не смог залезть, не находилось. А спрятать книгу нужно обязательно, причем именно от брата: чего доброго, он опять решит, что меня нужно «ограждать». Я слишком хорошо помнила, чем закончилось его прошлое «ограждение» меня от человека с больной психикой…

Не найдя ничего более подходящего, я сунула книгу в свое постельное белье – потом перепрячу получше. Димка уже был у двери.

– Как ты? – Он влетел в комнату, я едва успела отскочить от шкафа.

– Нормально.

Я села на Димкину кровать, он плюхнулся рядом. Слава богу, кажется, ничего не заметил!

– Чем занималась? – Он потерся о мое плечо, подлизываясь. Думал, что я на него всерьез обиделась за то, что он поехал на кладбище с папой.

– Да так. Почитала немного. – В общем-то, я его не обманывала: я действительно читала, вот только что именно, знать ему совсем не обязательно.

– Ты на меня сердишься?

– Нет.

– Понимаешь, я не мог ему отказать. А завтра мы с тобой съездим, хорошо?

– Не знаю. Может быть.

– Не сердись, ладно? Папа… Так ведь тоже нельзя, он совсем один. Мы вдвоем, нам проще, а он… Да и потом, что такого, мы и завтра можем.

– Да ладно тебе, я давно уже не сержусь.

– Сердишься, я же вижу. – Он вздохнул с тоской, словно старая преданная собака – хозяин ее ругает, а она не понимает, за что. Мне стало брата жалко. Совсем он запутался: и папе отказать не может, и ужасно боится, что я его не прощу.

Я ему улыбнулась, чтобы показать, что все у нас по-прежнему нормально. Улыбнулась и вспомнила про Юлю, ее улыбку вспомнила. И опять улыбнулась, стараясь, чтобы получилось, как у нее.

Димка расхохотался, обнял меня и повалил на кровать.

– Динка, у тебя такая рожа сейчас была дурацкая, жуть! Ужасно смешная дурацкая рожа!

Я обхватила его за туловище, стараясь подмять под себя. Так мы барахтались и смеялись, и Димка совершенно успокоился, понял, что я на него не сержусь.

– Пойдем обедать, – сказал он, поднимаясь с кровати. – Папа купил пельменей.

– Пойдем. – Я тоже поднялась.

Мы пошли на кухню. Димка стал набирать воду в кастрюлю, а я забралась на подоконник, отодвинула занавеску и выглянула во двор – мне хотелось еще раз увидеть Юлю.

– Раз, два, три – лови!

Мяч летит через перекладину турника, Юля широко расставляет руки, пытается его поймать. Опять неудача! Мяч отскакивает от ее плеча, катится в траву. Я смотрю, как она, неуклюже передвигаясь, идет, нагибается, шарит рукой в траве. Мяч зеленый, и трава зеленая, найти его Юле не так-то просто. Я терпеливо жду, но не помогаю: она должна справиться сама.