Уже под вечер Надежда ласковой и доброй кошкой приползла к нему на диван, а потом, потершись лицом о его плечо, попросила:

– Вась, ты бы мне шубу купил.

– Так у тебя же есть песцовая шуба, – удивился Василий, глянув в хитрющие глаза жены.

– Она уже на рукавах протерлась. Мне другую нужно. Поновее… Может, соболиную где достанем? А то совсем как замухрышка хожу!

– Тоже мне, нищенка! – неожиданно для себя разозлился Хрипунов. – С головы до ног вся в золоте ходит, а ей все мало! – Но, заметив удивление, плеснувшееся в синих глазах жены, уступил: – Ладно, будет тебе шуба. Обещаю!

Преподнесенный урок Надежда запомнила и больше с подругами не откровенничала.

Теперь у Василия появились деньги. Он тратил их с удовольствием, мелочь не считал, щедро расплачивался в ресторанах, куда стал частенько заглядывать. Старался быть щедрым: угощал друзей, знакомых, часто устраивал семейные веселые застолья, приглашая всех родственников. У него появилась любовница – мастер цеха на гармонной фабрике, – которую он так же щедро одаривал, как и свою жену.

Когда запасы начинали оскудевать, он шел на очередное дело.

На фабрике Хрипунов имел помещение, в котором проводил инструктаж с подчиненными, сюда же нередко заглядывали сотрудницы из отдела кадров, размещавшегося через стенку. Чаще других заходила их начальница – замужняя Марья Николаевна Васильева, разговорчивая, жизнерадостная особа. Говорила она много и всегда попусту, а еще дымила как паровоз. Ходил слушок, что она погуливает с каким-то майором из военкомата.

Перед самым обеденным перерывом дверь распахнулась и вошла Марья Васильева.

– Вот ведь народ какой жадный пошел! – начала она сразу с порога, доставая из пачки папиросу. – Порой смотришь на них и только диву даешься! Я на Лаврентьевской живу, а у меня соседи евреи. Заславские… Может, слышал?

– Не довелось, – выдавил из себя Хрипунов.

– Мыло у себя варят и на рынке очень выгодно продают. А все говорят, что оно с мыловаренного завода. Я у них вчера денег попросила до получки. Так что ты думаешь? Отказали! Хотя у самих из горла прет!

– Так уж и прет? – засомневался Хрипунов, подняв на нее взгляд.

– Куркули они самые настоящие, я тебе это точно говорю! – Воткнув папиросу в угол рта, она закурила.

– Пригласила бы как-нибудь к себе в гости, – перевел Василий разговор в другое русло. – Где ты живешь?

– В самом конце улицы. Заходи, я и бутылочку поставлю, – проговорила она, и Василий почувствовал в ее голосе затаенную надежду. Видать, майор не всякий раз приходит. А с мужем, видно, какой-то разлад.

– Знаю твой дом, это желтый особнячок около высокого забора, так?

– Нет же, рядом! Около него клен высокий растет. А в этом желтом особнячке мои соседи-куркули живут.

– Договорились, – улыбнулся Василий, – жди завтра в гости.

– А у меня для тебя и поллитровка отыщется. Может, и ближе сойдемся, – пококетничала Марья Николаевна.

В тот же день, ближе к вечеру, Хрипунов заглянул к Петешеву.

– Ты один? – прошел он в квартиру.

– Один, – ответил Петр. – Жена по каким-то своим делам пошла.

– Это хорошо… Поговорить можно, – присел он за стол, на котором стоял чайник. – Плесни мне чайку. Пока шел, все горло пересохло.

– Сделаем, – отозвался Петр. Налив в стакан мутноватую заварку с радужной пленкой на поверхности, он залил ее кипятком. Затем, открыв буфет, взял с полки белый холщовый мешочек с колотым сахаром и, развязав его перед Василием, сказал: – Бери! Так оно послаще будет.

Хрипунов, едва кивнув, взял кусочек с раковистым изломом и положил его в стакан. Сделав глоток, заговорил:

– Хата одна богатая есть на примете. Мыло варят и на базаре им торгуют. Сам понимаешь, какой сейчас на него спрос. Без мыла нынче никак! Денег у них до самого горла! – и Хрипунов со значением провел пальцем по шее. – Если эту хату возьмем, уверен, что разбогатеем! Это тебе не старушечьи сарафаны из сундуков таскать.