В какой момент я понял, что завтра у меня будут проблемы? Наверно, в тот, когда Макс попытался отобрать у ведущего вечер микрофон, чтобы рассказать, «Какой отстой эта ваша вечеринка» и « Покойники и то круче тусуются». К слову, физиономию отца в этот момент надо было видеть! Я попытался сфоткать, но вместо него получилась фотка потолка, потому что координация под градусом была никакая, и я чуть не присел на пол отдохнуть. Сказав о банкете всё, что хотел – точнее, когда у Соколовского-таки отобрали микрофон – он подошёл ко мне и пожаловался, что его бензобак больше не выдержит, и ему сейчас вышибет днище. Задав ему курс в сторону туалетов, я присоединился к Тохе, которые доедал бутеры с чёрной икрой, и при этом ловил на себе ошалелые взгляды присутствующих. Правда, одна сердобольная старушка даже отдала ему два своих, посчитав, что «бедного мальчика дома недостаточно хорошо кормят». Шампанское само потекло через нос, когда я в голос заржал над этой фразой: не рассказывать же ей, что этот конь вечно жрёт, как будто с голодного края – хотя я и сам не лучше, просто сейчас все эти деликатесы в глотку не лезли.

Отыскав более-менее тихий уголок – ну ладно, я просто подальше от отца место искал – я присел отдохнуть, а то чёт стены подозрительно шатаются, и даже почти заснул, но покоя мне не дали. Походкой зомби подползший ко мне Егор пожаловался, что переживает за Макса, который «ушёл и не вернулся»; я, конечно, понимаю, что я старше, но, чёрт возьми – как дети малые. Кое-как поднялся на ноги и потащился за братом на второй этаж, проклиная грёбаную лестницу и архитекторов вместе с ней. Возле туалетов застаю Тоху и Димона, которые возбуждённо спорили и размахивали руками так, будто от этого их жизни зависят.

– Этот пьяный олень там заснул, я вам говорю! – орёт Димон.

– Да не, – машет рукой полусонный Тоха. – По-моему, просто помер.

Хмыкаю, и мы вчетвером заходим внутрь; там не стандартные кабинки, а полноформатные туалеты за тремя персональными дверями. Корсаков опускается на колени и пытается заглянуть в щелку под дверью, но ничего, кроме ног Соколовского, у него увидеть не получается.

– Какого хрена он вообще там застрял? – интересуюсь.

– Вот у него и спросишь, как он выйти соизволит.

– Мля, ребят, я тут не хочу до утра торчать – тухлое мероприятие, – скулит Нилов.

– И чё делать будем? – рычит Егор.

Мы так и стоим, пока Тоха не начинает аплодировать сам себе.

– Я чёртов гений. Ждите.

Он куда-то уносится, сшибив при этом угол стены, а через десять минут возвращается со шваброй.

– Отойдите-ка в сторонку, а то я за себя не отвечаю.

Лаврентьев запихивает палку от швабры под дверь и начинает гасить Соколовского по ногам – нормально так, от души, потому что через пару секунд из-за двери раздаётся отборный мат.

– Кому там жить надоело?!

Ещё пара мгновений, и дверь открывается, и я вижу помятую рожу Макса.

– Соколовский, ты петушара! – накидывается на него Тоха. – Из-за тебя домой не уехать, бессовестная твоя морда!

– Ну, я чё, виноват? Там тепло и тихо, меня и вырубило, видимо, – чешет тот в затылке.

Охренеть не встать! Да это ж компромат века получается – Макс на толчке заснул!

Теперь знаю, как его заткнуть можно, если что.

Достаю телефон и делаю парочку чуть смазанных фоток, на что Соколовский хмурится.

– Это ещё зачем?

– На добрую и вечную, – угарает Егор. – Если вдруг забудешь, мы напомним.

– Да кто вам поверит-то? У меня такая репутация, что я могу делать, что в голову взбредёт, и ничего мне за это не будет.

– Может, уже свалим отсюда? – со смешком спрашивает Димон. – А то Лаврентьев сейчас тоже в сортире отрубится.