С трудом поднявшись, Бекасов подполз к Анне, пощупал пульс. Она была жива. Приводить в чувство? А зачем, сейчас сюда ворвется свора большевиков, растерзают как волки. Уж лучше пристрелить ее, потом себя. Ну себя, конечно, последним патроном.

Бекасов поменял в Кольте магазин, приставил дуло к виску Анны. Но нажать на курок не мог.

В окне посыпались оставшиеся стекла, пули стали разрывать глиняные, беленные стены. В них появлялись большие черные воронки. По дому били из пулемета, причем одной, длинной очередью. Стали стрелять и по двери. Вскоре она превратилась в решето. «На этот раз точно конец», – подумал ротмистр.

Внезапно стрельба рядом стихла, теперь она начала раздаваться поодаль, кто-то закричал: «Кадеты! Кадеты!»

В свете яркой майской луны по улице с диким улюлюканьем пронеслись всадники. Через какое-то время, ещё.

Бекасов осторожно выглянул в окно. Это были белоглазовцы. Они гоняли по площади рынка большевиков. Рубили их с плеча, с оттяжкой шашками. «Здесь мы! – закричал ротмистр.– Сюда, братья!»

Прапорщик Ильин из разведгруппы первым приблизился к окну: «Вы что ль, ваше благородие? «Я, кто же еще!» «А где Анна Владимировна?». «Здесь. Вовремя вы объявились. Но каким образом?» «Объявляется черт за колодой, а мы прилетели, как ангелы небесные. Знали же, куда вы направились. Девку всегда надобно блюсти, хоть и атаманшу. Сердцем чуял, что вляпаетесь. Слава богу, успели».

Бекасов вынес Анну на воздух, дотронулся трясущейся рукой до ее бледной, измазанной кровью щеки. Она открыла глаза.

– Петя, – прошептала она, – я же тебя убила.

– Плохо значит убила, – ответил ротмистр.– Эй, кто-нибудь, найдите лекаря и повозку.

Казаки помчались по дворам. Там изредка еще раздавались выстрелы. Партизаны добивали в станице красных.

Анна опять потеряла сознание. Видимо, сотрясение было очень сильным.

В какой-то момент она вновь пришла в себя, прижалась к ротмистру, который все еще держал ее на руках. Прошептала: «Я люблю тебя».

Кому были адресованы эти слова – ему, или убитому штабс-капитану Половникову, Бекасов не понял. Но хотелось верить, что ему. Ведь каждый живет надеждой и ожиданием весны.

Без надежды, вся жизнь человеческая всего лишь бесконечная, холодная белая метель.

Особое задание ротмистра Бекасова

Ветер носил по станице Манычской клубы пыли и обрывки газет. Бросал в воды распаренного от раннего лета Дона, напечатанные в них новости о занятии Ростова 1 экспедиционным немецким корпусом и установлении в Киеве режима гетмана Скоропадского.

Жутко гудел этот ветер окаянной нежитью в печной трубе хаты, где размещался штаб генерала Деникина. Глиняную трубу утром пробило осколком снаряда, выпущенного с пригорка по станице отрядом большевиков. Откуда он взялся, непонятно. Разведка генерала Маркова, который теперь командовал 1-ой пехотной дивизией Добровольческой армии, накануне докладывала, что сорокинцы находятся по линии станция Торговая- станицы Егорлыкская-Тихорецкая, а это почти на 80 верст южнее Манычской. Конники Эрдели мигом нагнали большевиков. Их отряд состоял из двадцати человек. У них оказалась короткоствольная пушка, из которой они и обстреляли Манычскую. Драться не пришлось. Завидев всадников в черных бурках и низких серых шапках с белой лентой, большевики сразу подняли руки. Нескольких сходу зарубили, остальных погнали в станицу. Эрдели передал пленных марковцам, а те недолго думая, расстреляли их на берегу Дона.

«Как же так, Сергей Леонидович, – возмущался командующий армией Деникин, когда к нему по его приказу пригласили генерала Маркова.– Вы же прекрасно осведомлены о новой статье в Уголовное уложение по борьбе с самосудами. Созданы специальные комиссии, которые призваны нещадно наказывать за подобные проступки. Мы обязаны демонстрировать всему миру накануне нового, надеюсь, исторического похода, наш гуманизм и стремление к справедливости. А такие инциденты не прибавляют нам авторитета. Разве вы забыли слова из листовок, которые мы везде распространяем: Я доброволец- люблю даже тех, с кем сейчас воюю. Я, по приказу своего вождя, генерала Деникина, не расстреливаю, а беру в плен и придаю правосудию, которое страшно только для врагов народа – комиссаров, коммунистов».