«Дорогая мисс Барнхем! Мы с женой прочитали ваше письмо и долго плакали, так как уже отчаялись увидеть сына живым. Вы вернули нам надежду. Моя жена хотела ответить вам сама, но она так взволнована, что вряд ли сможет это сделать сейчас. Поэтому вам пишу я…»
Это было в высшей степени трогательное письмо! Мистер Кросли писал, что сам в прошлом военный врач и хорошо представляет, что пришлось пережить его сыну из-за этого ранения… Он не понимает, почему его сын не сообщил им о себе. Они могли бы помочь ему и облегчить его страдания.
Через три дня мистер Кросли и его супруга уже были в госпитале. И Элис сразу узнала их. Они никак не могли найти палату своего сына и обращались ко всем, кто проходил мимо. Элис подошла к ним, вежливо поздоровалась и сказала:
– Я Элис Барнхем, сэр. Это я написала вам письмо про вашего сына Джона. Я проведу вас к нему.
Они стали жать ей руки и благодарить ее. Но у дверей в палату, нервы миссис Кросли сдали, и она принялась плакать.
– Успокойся, Эмма, – сказал мистер Кросли. – Возьми себя в руки. Ты ведь не станешь мучить его слезами. Ему и так тяжело.
– Хорошо, Чарльз, – ответила его супруга, вытирая глаза белым кружевным платочком. – Ты, конечно, прав, как всегда. Я ни слезинки не пророню, вот увидишь.
Элис проводила их в палату где лежало еще человек двадцать раненых. Кровать лейтенанта стояла последней у самой стены. Миссис Кросли вошла бодро улыбаясь, нетерпеливо обвела глазами помещение, но увидев сына, не совладала с собой и покачнулась. Муж поддержал ее за локоть и сказал ей что-то резкое. Она улыбнулась и направилась к кровати сына.
– Джон! Милый! Как я рада тебя видеть!…
Сидя в полутемной комнате и держа Грема за руку, Элис рассказала, каким трогательным было прощание. Даже доктор Келли вышел на воздух, чтобы проводить лейтенанта Кросли, хотя всегда был ужасно занят. Все пожелали Джону счастья и здоровья и всего наилучшего. Она сочла за благо не рассказывать Грему, что лейтенант, в шинели, на костылях, уже пытаясь передвигаться самостоятельно, выглядел очень грустным и все время искал ее взгляда, а потом достал из нагрудного кармана ее фотографию, нежно поцеловал изображение и бережно положил обратно. Больше он не смотрел на нее и ничего не сказал ей…
– Знаешь, все было так трогательно. Я чуть не расплакалась. Только миссис Кросли все немного испортила. Она вдруг отозвала меня в сторонку и стала совать мне деньги, и кажется искренне огорчилась, когда я отказалась их взять. Я слышала, как ее отчитал мистер Кросли. Он сказал, что у нее ужасная привычка мерить все деньгами или что-то в этом роде. «Я тебе говорил, что она порядочная девушка и денег не возьмет.» А миссис Кросли ответила, что хотела как лучше и видно, что деньги мне не помешают. Они так громко препирались, что мне стало неловко. Как ты думаешь, что она имела в виду, когда говорила, что деньги мне не помешают?
– Погоди, – перебил ее Грем, слушавший ее в пол-уха, до того момента, пока речь не зашла о деньгах. – Ты отказалась принять вознаграждение?
– Ну конечно, милый, я…
– Подожди, – снова перебил он. – Я, наверное, плохо тебя понимаю. Тебе предложили деньги, а ты отказалась?
– Ну да, – испуганно подтвердила Элис, вдруг почувствовав, что сейчас разыграется одна из тех неприятных сцен, которые так часто происходили между ними в последнее время. Грем стал очень нервным. «Если бы не твой упрямый папаша – мы бы уже были женаты. Что тебе стоило чуточку поднажать на него? Деньги-то – твои!». Своих денег у него не было, и они расходовали все, что зарабатывала Элис. Оплачивали комнату и стол. Чтобы найти приличную работу надо было хорошо одеться и, они с Гремом кое-что купили для его гардероба. Ничего особенного, но почти двенадцать фунтов улетели в одно мгновение. Грем попытался устроиться в редакцию местной газеты на должность курьера. Конкуренцию ему составил мужчина примерно тех же лет, так же безуспешно искавший работу. Обоим отказали, объяснив, что для курьера нужен кто-нибудь помоложе и порасторопнее. Оба расстроились, и познакомившись покороче, отправились в бар, чтобы отметить свою неудачу. Пришлось потратить остатки накоплений. Грему было неловко перед Элис, и он предпочел не говорить об этом. А когда она сказал с укоризной: