Между тем она мысленно согласилась, чтобы он ей помогал, но более всего ей стало нравиться вблизи его внешность и то, как он выражал свои мысли, точнее, она была довольна его чрезвычайным старанием ей понравиться, и что так решительно хочет переубедить, доказать, что она, как раз, найдёт в нём надёжного для себя зятя, а для дочери – мужа. Жора прилагал всяческие усилия и мимикой, и жестами изображать искреннего, добрейшего малого, выражая при этом глазами кроткую преданность. И в словах, и в голосе сквозила лесть будущего послушника, чем немало тешил Веронику Устиновну. С каждой минутой её самолюбие ублажалось, она добрела, и благосклонней смотрела на Жору, находя его вполне порядочным. Хотя быть может, где-то ещё сохранялось о нём мнение, как о лживом пустомеле. Но это впечатление как бы вытеснялось назад, в запасники памяти. Она даже не заметила, происходившего такого с нею превращения, что стала мало-помалу его расспрашивать о родителях. И Жора с артистическим блеском нарисовал живописную картину о том, как живут старики, не умалив их и не приукрасив, которых он глубоко по-сыновьи любил, но судьба бросила ему жребий, послав любовь, как божескую милость. А теперь он обязан делить свои чувства между отчим домом и чужбиной. При всём при том, он также не упустил случая разжалобить Веронику Устиновну, как он невыносимо страдает из-за того, что вынужден здесь околачиваться без личного угла, в то время как у родителей пустует большой дом и что старики-родители надеются увидеть в своих стенах его, как молодого хозяина, с молодой хозяйкой.

На последние его слова Вероника Устиновна вместо участливого взора, кинула укоризненно-ревнивый, как будто ему говоривший, что её дочери с такой трогательной задумкой он ни за что не дождётся. И тогда Жора на этом прикусил язык, решив закруглить свой блиц-успех у Вероники Устиновны высокими заверениями, что, по сути, он не виноват в том, что влюбился в Марину, он искренне благодарен ей за неё, будущей тёще, прекрасно воспитавшей свою радость, и он способен взять бразды в свои руки и сделать Марину поистине счастливой, заключив свою бойкую речь так:

– Вероника Устиновна, дорогая, уверяю, если я не оправдаю все ваши ожидания, я сам приду к вам и скажу: вырвите мой поганый язык! Я вам заявляю, что нет плохих тёщ, и нет плохих жён, но попадаются никчемные, жалкие зятья, именно они производят на свет образы злых тёщ…

– Ну, Жора, с тобой не соскучиться! Ох, хотела бы я посмотреть, как ты будешь жизнь свою устраивать, болтать ты мастер!

– Не, честное слово, Вероника Устиновна, а что если Марина вдруг по независимым от неё и от меня причинам, экзамены не сдаст? Тогда вы меня не кляните, все шкуры не снимайте – оставьте мне одну!

– Да ты не каркай, как некий басурман! – почти взъярилась не притворно.

– Что вы, что вы, не, честно, я не ворона, даже не пророк! – старался нарочно её веселить, дабы была к нему благосклонней.

На его реплику, Вероника Устиновна махнула рукой, как на изрядно поднадоевшую муху, а потом как бы спохватившись, проговорила.

– Ты ей делал предложение? – и при этом прищурилась. Но Жopa не любил такую водившуюся за людьми привычку и потому ему поманилось сделать внушение Веронике Устиновне, что честных людей эта привычка отнюдь не украшает.

– Не-не, пока экзамены не сдаст, зачем торопиться, – соврал беззастенчиво Жopa. – Я превыше всего дорожу дружбой, так что ради блага Марины, я смогу всего-всего добиться.

За какой-то час Вероника Устиновна прониклась к Жope даже симпатией. Ей запали его слова, сказанные в похвалу своим родителям, которые обрисованные им, ей понравились, что даже не возникало желания заподозрить его во лжи. Впрочем, о них могла судить сама, глядя на его брата Никиту, сумевшего окончить институт, что у таких детей родители не бывают дураками. Правда, на сей счёт, она не отрицала и того, что и у хороших родителей дети выходят недоумками.