Распознать бессимптомного рекламщика – или беса – было непросто. Сложно было понять, кому можно доверять. Бесом мог оказаться кто угодно, даже близкий друг. В отличие от ревунов и ревушек, бессимптомные носители произносили рекламный текст по собственному желанию. Хороший бес не выдавал себя и регулярно менял предлагаемые товары. Некоторые ничего прямо не продавали, а только информировали о предложениях и создавали настроение:

– Рекомендую тебе этот фильм, просто фантастически здорово. Заказать тебе билеты?

Иногда бессимптомные рекламщики попутно работали информаторами. Они отправляли отчеты в iStar (Департамент имиджа и информации при Отделе настроения компании LoveStar). В офисе iStar работало всего несколько человек; остальные были современные беспроводные люди и ездили по всему миру, подгружая информацию из базы данных на Шпицбергене.

Департамент iStar без проблем собирал общие данные о культурном потреблении, аудитории теле- и радиопередач, расходах на еду, предпочтениях в музыке, ежедневных передвижениях, основных интересах и взглядах населения, но ему требовалось уточнять детали. Бесы и информаторы переводили разговоры на темы, нужные компании, а специалисты iStar подслушивали их. Разговор в кругу друзей о любви, смерти, Боге или дружбе внезапно сворачивал в сторону, потому что информатор спрашивал ни с того ни с сего: «Тебе нравится галстук того политика? А его взгляды? Они тебе близки? Помнишь, сколько мирных граждан погибло восемь лет назад? А помнишь, где? Тебе было бы проще смириться с ростом потерь среди мирного населения, если бы ты чаще слушал поп-новости? У любимого руководителя есть милая кошечка по кличке Молли. Теперь он тебе больше нравится? А как насчет инвалидов? Тебе не кажется, что они забавные? Ты готов жить скромнее, чтобы о них лучше заботились? А что ты на самом деле думаешь насчет Мадонны?»

В тот день Индриди шел домой, и никто не обращался к нему бодрым тоном: «Добрый день, Индриди! Отлично выглядите сегодня!» – ведь у него не было денег на такую роскошь. Проходя по кварталу Ровабайр, он вдруг запел «Майскую звезду» на стихи Лакснесса. В этот момент песню подхватили все ревуны в городе: это была часть информационной стратегии перед общенациональной песенной кампанией, которая начиналась на следующей неделе. Песня раздавалась по всему городу, и было трудно понять, кто поет по собственному желанию, а кто нет. Ведь быть ревуном считалось непрестижным, и поэтому многие притворялись, что поют по своей воле, изображая удовольствие. В глазах прохожих Индриди превратился в жизнерадостную рекламу: в их линзах отображалось, как у него из головы выливаются потоком ноты, а в воздухе за ним весело реет:

– Пойте и радуйтесь! Общенациональная неделя песни начинается в понедельник!

Когда пение кончилось, Индриди чуть не плакал. У него только-только наметилась какая-то очень важная мысль, но тут началась песня, и он потерял нить рассуждения. Вся жизнь катилась псу под хвост, все перевернулось вверх дном: всего лишь несколько недель тому назад жизнь его была сладкой, как клубника, а любовь – золотой, словно мед; а теперь он уже не был уверен, что любовь ждет его дома.

Индриди не привык плакать. Сказать по правде, у него никогда не было причин для слез. Жизнь его протекала гладко, почти совсем без забот, с тех самых пор, как он родился заново. Все считали, что Индриди – хороший мальчик. Кроме этого, о нем, пожалуй, нечего было сказать. «Индриди – нормальный парень», – говорили знакомые.

Индриди был хорошим, прилежным и сообразительным ребенком, он рос в прекрасной семье в изящно обставленном доме на окраине столицы. Ему повезло: своей жизнью он был обязан тому, что родился в эпоху этической неопределенности. Когда он появился на свет, родителям разрешалось, в частности, оставлять на хранение по две замороженные пробирки с запасными копиями эмбрионов каждого своего ребенка. Те, кто потерял ребенка, могли «оживить» его, родив заново «того же самого», и для этого существовали особые «врачи», которые предпринимали «меры по спасению» (пересаживали копию эмбриона китайским суррогатным матерям за границей, а потом на восьмом месяце перевозили их в нашу страну). 97 % родителей, потерявших ребенка, полностью преодолевали свое горе в течение двух лет, если прибегали к запасному экземпляру, – а вот те, кто заводил