Фло же подошла ко мне и внимательно посмотрела сверху вниз. Она пристально разглядывала меня с минуту, которая показалась мне вечностью. Я даже сглотнула. Тишина давила на виски, и я уже была готова наплевать на страх и разорвать ее чем угодно: словом ли, всхлипом, когда Фло заговорила:

– Стало быть, Шенни? – она усмехнулась.

«Подслушивала», – догадалась я, испытывая робость, граничащую со страхом, перед этой невысокой грузной женщиной.

– Значит, Шенни, – повторила она, перекатывая имя на языке, а потом добавила: – Это моим внукам ты можешь врать, сколько угодно, но меня не проведешь.

Бряцанье ложек за шторой прекратилось, и я могла поспорить, что эти двое сейчас навострили уши. Но, видимо, бабуля знала внучков, как облупленных, потому, не повышая голоса, добавила:

– А если сейчас же не доедите, не уберетесь отсюда и не сделаете того, что я поручила, то никаких бегов водомерок вам не видать, как своих ушей!

За занавеской послышалось деловое и одновременно обиженное:

– Больно надо слушать, как лясы точат, у нас тоже свое дело есть.

– Да знаю я ваше «дело», – фыркнула бабушка. – Только и знаете, что перед подъездом новости стряпать. А мне потом перед соседками красней.

Перепалка закончилась прозаически: вместе с кашей. О ликвидации подчистую последней сообщил лязг ложек о металлическое днище мисок. А потом озорное:

– Ба, мы побежали, – и топот босых ног о половицы.

Старуха повернулась ко мне.

– Так, на чем это мы остановились? – глянув на притихшую меня, она присела рядом на край топчана. Ее руки сразу же потянулись к железной ложке и пузырьку с мутной жидкостью, что были приткнуты на табуретку рядом с моим изголовьем. Фло откупорила склянку и, накапав лекарства в ложку, поднесла ее к моим губам:

– Пей и не сопротивляйся, – приказала она.

Во рту разлилась горечь и я, закашлявшись, спросила:

– Что это?

– Тебе должно быть хорошо известно, что это, – передразнив меня, начала старуха. – Ведь подобное лекарство, если верить целителю, ты принимала каждый день не менее трех лет. Оно гасило твою магию.

– А зачем мне его сейчас?

– А чтобы ты не рванула. Сказали постепенно, если оклемаешься, уменьшать дозу, а если помрешь – хоть не полыхнешь, – бесхитростно пояснила старуха.

С каждым ее словом вопросов у меня становилось все больше, однако и у собеседницы их оказалось изрядно. Впрочем, задавала она их в столь интересной манере, что они звучали скорее как ультиматум:

– Говоришь, что окромя имени ничего не помнишь? Ну – ну… Да и имечко явно не настоящее. Ты на него даже не откликаешься с первого раза. Рассказать правду-то не хочешь?

Я лишь упрямо сжала губы и мотнула головой, а потом в свою очередь задала встречный вопрос:

– А зачем вы меня выхаживаете?

– За платой, – искривила губы старуха. – Олаф, племянник мой, и заплатил. Не захотел грех на душу брать. Целитель ведь тебя напоил зельем, чтобы, значится, ты не рванула, когда помирать будешь… Олаф-то мог бы тебя по – тихому и скинуть куда-нибудь так, чтобы тела не нашли. В канаву какую, где бы и окочурилась. А он нет же, заладил: если на то воля Престололикого, чтобы ты жила, пусть так и будет. Дал мне денег, чтобы тебя выходила, и за микстуру заплатил, на всякий случай: если бы ты все же помирать надумала, то дом бы мой не спалила…

Ее откровенность была столь же цинична, сколь и правдива. И вот эта неприкрытая лестью и ложью правда отрезвила почище пощечины.

А старуха внимательно смотрела на меня, выжидала:

– Ну так как, не хочешь назвать настоящее имя?

– Шенни, – упрямо повторила я.

– Ну Шенни, так Шенни. Только учти, Шенни, – она хмыкнула, – я в своем доме дармоедов не терплю. Пока отлеживайся, а если хочешь остаться, то придется отрабатывать свой кусок хлеба.