Была панна Верескова мила, наружностью обладала приятственной, пусть и несколько портил оную выдающийся нос. Голос имела тихий, норов – незлобливый. А паче всего являлась она единственною сестрою весьма состоятельного купца, который… Впрочем, о брате она говорила нехотя, как и об обстоятельствах, приведших ее в Гольчин.

Пан Кругликов не настаивал. Мало ли у кого и какие тайны имеются. Он и сам-то…

- Вы с ним знакомы? - тихим голосом поинтересовалась как-то Агнешечка и покраснела премило. – С воеводой? О нем только и говорят… он такой…

Она запнулась.

А в груди пана Кругликова вскипел гнев.

До чего жизнь несправедлива! Живешь тут, живешь… годами обхаживаешь, что купчих, что генеральш, что иных особ владетельных, а значит, норову дурного и спеси неимоверное, ищешь себе партию подходящую.

И найдешь ведь.

И ухаживать начнешь – пан Кругликов уже и стихи собственного сочинения зачел, и букет преподнес цветов полевых, и даже обещался бесплатно миниатюру изобразить – но появится хлыщ столичный и все…

- Он вам нравится? – пан Кругликов замер, кисть в руке его дрожала, грозя попортить портрету, которая была почти уже закончена. И пожалуй, не считая того, тайного, о существовании которого пан Кругликов никому не рассказывал, оная портрета была лучшей, из написанных им в последние годы. На ней панночка Верескова гляделась юною и прозрачною, будто нимфея.

- Не знаю, - молвила она со вздохом. – Мне просто интересно… понимаете, я никуда не выхожу… даже к вам… я никому не говорила… просто вот… мы познакомились и… а о нем говорят… но…

- Вертопрах, - пан Кругликов почувствовал, как в груди его рождается огонь надежды. – Он несерьезен… и женщин не уважает.

- Да?

Глаза у Агнешки были темны, что омуты… ресницы длинны… и взгляд! О, сколь многое увидел пан Кругликов в этом взгляде.

- Я сам слышал, как говорил он, что местные девицы совсем стыд потеряли. Ни вдохнуть, ни выдохнуть…

Он решился и кисть отложил.

И сделал шаг.

Руку протянул дрожащую.

- В тот миг, когда узрел я вас, - слова слетели с губ, а сердце застучало быстро, безумно, - я осознал, что жил во тьме… и лишь с вами свет счастия возможен. Пусть я не князь…

Панна Верескова сложила ручки на пышной груди, стесненной поплиновым платьем.

- Пусть я не столь богат… не столь уж и знаменит, но я желаю составить вам счастье… будьте моею женой, Агнешка!

Так он именовал ее в мечтах, и произнесши имя вслух, вдруг поверил сам, что все отныне возможно. А она, подобрав пышные юбки, молвила:

- Вы… вы меня смущаете…

- Прошу… умоляю вас… не отвергайте страждущего… дайте хотя бы надежду малую… обещайте подумать…

- Мне нет нужды думать, - она ответила робкою улыбкой, которая преобразила нехорошее ее лицо, сделав Агнешку почти красивой. – Я знаю ответ… я согласна…

…пан Кругликов понял, что еще немного и он умрет от счастья.

И не ошибся.

Правда, умер он вовсе не от счастья…

…в тот самый день панна Гуржакова встала с ясным осознанием своей правоты. Впрочем, сие было для нее привычно, ибо ситуации, когда она, Аделия Гуржакова, урожденная Виршойт-Поневская, могла бы быть не права, она и представить не умела. Да, воображением ее Вотан обделил, зато одарил многими иными, куда более полезными качествами.

- Вставай, - велела она дочери, которую любила безмерно, хотя материнская любовь и не мешала ей видеть многие недостатки, а тако же прикладывать все усилия для устранения последних.

Недостатки не устранялись.

Дочь сопротивлялась, но вяло, вяло… вся-то она была вялая и ленивая, сонная, в батюшку пошла… тот тоже был мягкое беззубое натуры, и когда б не старания панны Гуржаковой, так бы и остался в младших чинах.