- Я… обращался…

- И что?

Он сам расстегнул сорочку пана Белялинского и провел белесым ногтем по груди, будто разделяя эту грудь пополам. И холод от прикосновения проник сквозь кожу. Рот наполнился вдруг горькою слюной, которую пан Белялинский глотал, но ее лишь прибывало и прибывало, пока он не понял, что вот-вот этой слюной захлебнется.

- Плюй на пол, - велел гость.

- Зачем ты…

- Я забочусь о своих партнерах, - он воткнул пальцы в грудь, и те пронзили, что бледноватую пупырчатую кожу, что дряблые мышцы, что кости. Последние только хрустнули, и пан Белялинский ощутил, как расползлись они, будто мокрый сахар, пропуская чужую руку. – Не бойся. Будет неприятно, но результат того стоит.

Пан Белялинский закрыл было глаза: слишком уж страшно было видеть этакое – руку, торчащую из его груди.

- Твое сердце в отвратительном состоянии, - пальцы сдавили это самое сердце.

И пан Белялинский глаза открыл.

Нет уж, лучше смотреть, чем ощущать шевеление там, где шевелиться ничего не должно.

- Скажу больше, судя по всему ты должен был умереть еще месяц назад. Почему ты не принимал лекарства?

- Ганна…

- Твоя жена?

- Закончились, - говорить было тяжело, но разговор отвлекал.

- А новые купить? Мы платим тебе достаточно.

Пан Белялинский сглотнул и губы облизал, не зная, что ответить. Проклятая слюна текла, свисала тонкими нитями, которые пан Белялинский хотел бы вытереть, но сил его не хватало руку поднять.

- Ганна… мы… много тратим…

- Она много тратит, - спокойно произнес гость. – Платья? Драгоценности? Приемы? Так?

Пан Белялинский только и сумел, что кивнуть.

Становилось легче. Эти пальцы внутри, они обминали сердце, будто поправляя его, и заодно уж вытягивали опасный жар.

- Ты рискуешь. Свободой и даже жизнью, - гость потянул руку, и пан Белялинский зажмурился, потому что стало вдруг невыносимо больно. Ему пришлось закусить губу, чтобы не заорать. – Ты совершаешь то, что тебе противно. Я вижу. И все это потому, что твоей супруге захотелось жить красиво. Я не осуждаю…

Тянул.

Не сердце, но что-то иное, будто крючок, засевший в груди. И получалось, что крючок этот раздирал слабую плоть, причиняя почти невыносимую муку.

- …мне лишь хочется понять. Ты настолько ее любишь?

- Любил, - сдавленно произнес пан Белялинский. – Я очень ее любил…

- Раньше?

- Да.

- Что изменилось? – он не спешил.

Почему он помогает? Не проще было бы избавиться от ненужного свидетеля? Пан Белялинский не обманывался. Партнер? Такого партнера найти несложно… нет… и сантиментов гость не испытывал, а потому в добрую волю его верилось слабо.

- Я изменился. Она… мы… я больше не хочу… не стану… я перееду… тут… открою магазин…

- Похвальное желание, - крючок-таки выскользнул, и пальцы, которые – пан Белялинский осмелился подсмотреть, - были чисты. – Но к сожалению, ты мне еще нужен. Ты же понимаешь, что теперь я никак не могу отвлекаться на поиски нового партнера.

- Д-да…

- Замечательно, - он все же отер пальцы платком. – И позволь совет. Избавься от нее.

- От кого?

- Твоей жены.

- Как?

Гость пожал плечами и очень тихо произнес:

- Обычным путем… она ведь тоже женщина? Красивая для своего возраста женщина… так почему бы и нет?

Мысль ужаснула.

Оглушила.

И все-таки… все-таки не вызвала отторжения.

- Ее… - пан Белялинский облизал губы. – Ее станут искать.

- Пускай, - гость кривовато усмехнулся. – Не найдут… если, конечно, тебе не нужно, чтобы ее нашли… а так… скажи, что сбежала с любовником…

…объявить себя банкротом?

…нет, это чересчур… скорее уж признаться, что давно уж пребывает в затруднительном положении. Выставить дом на торги. Сколько б ни удалось выручить, а все пойдет кредиторам. Там, рассчитавшись, можно будет приобрести другое жилье, попроще… можно и комнату снять, в городе сие дешево. А ему много не надо…