– Ну, они вроде как с самого начала были не очень-то белыми и пушистыми… Звукомагия была в то время немного не такая, как сейчас. Прямо скажем, ею не любая кухонная курица могла пользоваться. В самом начале ещё и нельзя было обходиться без инструмента. Если ты – звукомаг, то ты контролируешь весь свой инструмент. Греешь его. Практически кормишь собой. А ведь самый маленький рояль был больше самого огромного пианиста.

– С катушек слетали? – понимающе спросила Эгле.

– Вроде того, – пожал плечами я. – Вот один такой слетевший и придумал играть на воздухе. Он был боевым звукомагом. Там у Западного архипелага с Континентом войнушка случилась, он участвовал. Когда перемирие объявили, ему за каким-то тритоном надо было присутствовать… ох, не помню. – Я бросил на Эгле извиняющийся взгляд. – Войны я ещё более или менее различаю, но кто у кого был на торжественном приёме и зачем…

– Неважно, – нетерпеливо отозвалась Эгле. – Пианист.

– Да. Пианист. Короче, был он на территории проигравшей страны. Где многие его знали и очень не любили. Фортепиано же в то время было вроде пушки, диапазон-то ого-го. Один пианист берёт пару аккордов – и вот человек двадцать уже лежат и помалкивают. Там, в столице проигравшей страны его и встретила почётная комиссия. А он к тому времени уже так уколдовался, что перестал понимать, когда он за клавишами, а когда – нет. Ну, и сбацал прямо по воздуху… бедняг по стенам размазало. И знаешь, когда он понял, что играл на воздухе?

– Когда забеспокоился, что клавиши забрызгал? – Слабая улыбка, но ощутимо ехидная.

– Точно. Оказалось, что та часть музыки, которая и есть магия, не зависит ни от струн, ни от деревяшек. Остальные пианисты живенько посадили первооткрывателя на музыкальную шкатулку и стали исследовать звукомагию.

– На музыкальную шкатулку? – тихо переспросила Эгле, глядя прямо перед собой.

Я понял, что она не требует объяснения, а выражает эмоции по этому поводу. Все счастливые обладатели плеера знают, что его предком была музыкальная шкатулка. Они полагались всем сумасшедшим и одержимым. Внутренняя мелодия постоянно подавлялась мелодией шкатулки. Это превращало человека в овощ. Но зато в таком виде он был безопасен для общества.

Пугающее наследие Мелодии Духа. Единственное, что от них оставили пианисты в те жуткие годы. Неудивительно, что все так ненавидели и пианистов, и адептов Мелодии Духа. Но ладно уж, может, не так всё плохо, раз эта страшная штука мутировала в плеер.

– Ну, – невесело хмыкнул я, – как это у нас обычно бывает с первооткрывателями…

Мы помолчали, глядя на небо, где было всё меньше красного и всё больше синего.

– Пойдём? – предложил я. – Нам ещё в город возвращаться, а автобусы отсюда ночью не ходят.

Эгле рассеянно взглянула на меня. Судя по её лицу, она повернулась на звук моего голоса, а слов не разобрала. Я вздохнул.

– Домой пора, говорю.

Недоумения на лице Эгле не убавилось.

– Ты же теперь тут живёшь, – вкрадчиво начал я. – Мы можем приехать сюда в любой день. И даже когда будут уроки. Скажем, что у нас приём у Кейна, и сбежим.

– А ты захочешь сюда? – Она смотрела на меня очень серьёзно.

Вот глупая. Как можно сюда не хотеть.

Примерно в этом смысле я и выразился. Лишь после этого Эгле согласилась взять обратный курс. И всю дорогу до остановки то и дело улыбалась.

Шли мы в молчании. На разговоры на ходу меня уже не хватало. Но когда мы сели в автобус, Эгле вдруг встревоженно сказала:

– Знаешь, а я тебя плохо слышу. Мне ещё на берегу показалось.

– Меня всегда плохо слышно, разве нет? – пробурчал я. – Всё в порядке. Уж не хуже, чем днём.