– И как вы выдерживаете? – махнул он рукой. – Последний раз я видел старика года три назад, и мне хватило часа. Ужасный ворчун. А злословен, будто козел…

Что ж, для лица, подвластного епископу, это были смелые слова, но раз уж Айхендорфф решился говорить именно так, значит, полагал, что может себе это позволить. Как видно, вдобавок он считал, что знает меня достаточно, дабы не сомневаться: я не передам Герсарду содержание нашего разговора. Более того: попробуй я так поступить, навредил бы себе самому, поскольку добавил бы Его Преосвященству проблем. А епископ, столкнувшись с проблемами, наверняка постарался бы сделать жизнь бедного Мордимера совершенно невыносимой.

– Что тебя привело к нам, Мордимер? Чем я могу тебе помочь?

– Я хотел бы, если позволишь, воспользоваться гостеприимством аквизгранского Инквизиториума.

– И только-то? Ешь, пей, живи где захочешь… – он снова махнул рукою. – Ты здесь по службе?

– Боже упаси, – ответил я искренне, поскольку приехать в Аквизгран меня уговорил Риттер, и еще утром я не знал, что стану заниматься каким-либо поручением; да и просьба польского воеводы касалась дел Инквизиториума лишь опосредованно.

– Велю приготовить тебе комнату, – сказал он. – Молитва у нас – на заутрене, едим сразу после.

Таковы были неудобства, связанные с пребыванием в резиденциях Инквизиториума. Молитва на заутрене. Боже мой, на заутрене следует спать, а не стоять коленопреклоненными на холодном полу! Да и завтрак гораздо вкуснее под утренним солнышком. Но приходилось прилаживаться к привычкам и образу жизни хозяев, если я не хотел слишком быстро стать нежеланным гостем. Конечно, никто не выгнал бы меня, но мне дали бы понять, что я не соответствую ожиданиям хозяев.

– Покорнейше благодарю, Лукас.

– Ты прибыл в Аквизгран один?

– Нет. Вместе со мной путешествовал драматург Хайнц Риттер, если это имя что-то тебе говорит.

– Говорит-говорит, – рассмеялся он, будто вспомнив нечто веселое. – У нас ставили «Веселых кумушек из Хеза». Весьма забавно… Можешь пригласить и его, если хочешь. Будет обитать в крыле, предназначенном для гостей Официума.

– Покорнейше благодарю, – повторил я. – Хотя и не знаю, не презрит ли столь знаменитый человек нашу скромную жизнь.

– Ох уж эти писатели, – фыркнул он. – Только девки и вино в головах.

– Не всякий может, подобно нам, отыскать успокоение в молитвенной созерцательности, – признал я.

– Пойдем, отобедаешь с нами, – пригласил меня Айхендорфф. – Недавно мы подобрали повара со двора канцлера. И уж поверь: то, что он создает, – истинная поэзия, Мордимер.

– Канцлера, – повторил я со значением.

Он быстро на меня глянул.

– Знаешь, да? – спросил. – Конечно, знаешь. Все знают. Жаль, что меня там не было. – Он весело ударил себя по ляжкам.

– И все же это мрачная новость для Империи.

– Умным он никогда не был, – пожал плечами Айхендорфф. – Однако я не ожидал, что он безумен. Точь-в-точь как этот наш альмосунартий…

– Маурицио Сфорца, – сказал я спокойно и сдержанно, поскольку догадался, о ком речь.

– Ох, что ж за проклятая каналья! – в голосе Айхендорффа чувствовалась искренняя ненависть. – Приехал сюда как посланник папских альмосунартиев.

– Достал вас, а? – спросил я сочувствующе. – Я что-то об этом слыхал…

– Штольпен, – усмехнулся он. – Знаю-знаю. Тому Веселому Палачу, что так вот разукрасил брата Маурицио, я бы лично с радостью руку пожал. Но я слышал, что Сфорца хотел отправить тебя в Рим? Это правда?

– Правда, – кивнул я. – Я бы наверняка до сих пор сидел в камере Замка Ангелов. Но осмелюсь спросить: отчего ты полагаешь, что он безумен?