Вот уже и ветки хрустят, не иначе тварь зубастая подбирается, добычу чует. Глазки закрыл Еремей, погибель неминучую ожидая, с жизнью совсем уж распрощался. Лежит, трясётся, как листок осиновый, всё, думает, кончается жизнь, толком не начавшись. И слышит вдруг над головой сердитый женский голос:

– Это кто это у меня тут бревном валяется? Травку мнёт, пройти не даёт? Быстро сказывай, кто таков и чего в лесу моём забыл?!

С перепугу сразу вскочил Еремей, глаза вытаращил. Глядь – стоит перед ним тётка, с виду обыкновенная, юбка на ней с каймой, кофта с вышивкой, платочек нарядный шёлковый на голове повязан. Лет бабе ни много, ни мало, не девица красная, но и не старуха старая. Видом пригожая, только глаза, чёрные, глубокие, словно насквозь прожигают, аж мурашки здоровенные по телу побежали.

– Еремей я, тётенька! – еле выговорил скиталец бедный. – Из дому родимого братец с женой меня выгнали, деваться боле мне некуда. Шёл я, шёл, да сюда нечаянно зашёл. А вы-то кто, тётя?

– Племянничек нашёлся! – фыркнула баба насмешливо и огорошила: – А колдунья я здешняя, ведьма Глафира.

Тут уж душа у Ерёмы и вовсе в пятки ушла. Эвон как, на ведьму напоролся. Это, пожалуй, пострашней медведя будет. Вот где ужас-то! А ведьма, знай, глазищами буравит, вопросами пытает:

– И за что же тебя, сердешный, из дому-то попёрли? И что ж другой дом себе не построишь, по лесу без дела шатаешься?

Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.

– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!

– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!

– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку от тебя, ни проку, не мужик, а видимость одна.

– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!

– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.

Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:

– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!

Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.

Дом у ведьмы оказался вовсе не избушкой на курьих ножках. Изба огромная, крыльцо высокое. Рядом сарайка, в загончике курочки гуляют, корова, слышно, мычит. За домом сад виднеется, огород. Опечалился Еремей, видя такое хозяйство, поболе, чем дома у них было. А ведь он работать обещался! Сбежать, может?

Ведьма вмиг такие мысли услышала, в калитку парня втолкнула и на замок за ними ворота замкнула.

– Подрядился? Так давай, исполняй. Сейчас напою, накормлю, спать уложу. А с утреца и возьмешься за дело. Да слова мои помни!

Увидавши на столе кашу с молоком, пироги да блинчики, про всё позабыл Ерёма. Подъел со стола все чисто-начисто, потянулся богатырски, зевнул широко.

– Здоров ты лопать! – хмыкнула Глафира. – Поглядим, каков работник будешь. А теперь можно и на боковую. Пойдём, я тебе там, в каморке, постелила.

Еремей к пуховым перинам да пышным подушкам привык, но и соломенному тюфяку и лоскутному одеяльцу обрадовался. Как на подушку голову опустил, так и в сон провалился.