Нет, самую большую глупость я совершил тогда, когда из великой жалости к плачущей Лорне пообещал ей, что не стану слишком часто досаждать ей своими визитами. На деле это означало, что я должен появиться в Долине Дунов никак не раньше чем через месяц. Однако я договорился с ней, что, если ей понадобится моя помощь, она положит свою черную шаль на белый камень у входа в свою беседку. Этот уголок не был виден из долины, но хорошо просматривался с того места, где мы однажды побывали с дядюшкой Беном.

Между тем работа на ферме шла своим чередом. Большую часть марта и в начале апреля дул сухой ветер, а потом на целые две недели зарядил теплый дождь. Много весен встретил и проводил я с той поры, но такой весны я уже не переживал никогда: она была прекрасна! Как знать, быть может, это моя любовь сделала ее такою?

Нет нужды говорить о том, что последовавший вслед за тем месяц показался мне томительным и медленным, как никакой другой. Ни поле, ни ферма, ни тревога матушки, ни мои собственные думы о судьбе сестры – ничто не мешало мне ежедневно подниматься на вершину заветного утеса с единственной мыслью: нет ли какой весточки от Лорны.

Как-то после полудня, когда я заканчивал работу (это случилось за пять дней до истечения месячного срока, в течение которого я не должен был приходить в долину), я увидел всадника, направлявшегося к нашим воротам. Вначале я подумал, уж не Том ли Фаггус пожаловал в наши края, но когда всадник приблизился, я увидел, что это не Том, и решил, что это, должно быть, какой-то проезжающий сбился с пути и хочет спросить дорогу.

Доскакав до ворот, всадник остановился и, размахивая каким-то белым предметом, громко закричал:

– Я – гонец его величества! Эй ты, верзила, подойди-ка сюда, да поживее! Именем короля!

Такое обращение мне не понравилось, и я подошел к воротам вразвалку, не торопясь, потому что еще не родился человек, который мог бы чего-то добиться от меня криком.

– Это ферма Плаверз-Барроуз? – спросил гонец. – Господи, как я устал! Последние двадцать миль всякий встречный-поперечный твердил мне, что до места осталось каких-нибудь полмили. С ума они посходили, что ли? Если и ты начнешь мне рассказывать ту же сказочку, клянусь, я намну тебе шею, даже если ты будешь трижды здоровее меня!

– Сэр, ваши мытарства кончились, – промолвил я. – Это и есть ферма Плаверз-Барроуз, добро пожаловать! На ужин у нас овечьи почки и свежий эль, только что из бочонка.

– Овечьи почки – хорошая штука, – обрадовался королевский гонец. – За последние десять дней я и паршивого кусочка мяса на зуб не попробовал. Народ тут у вас – не приведи господь: только скажешь «Именем короля!», как каждый трактирщик норовит подбросить тебе самый худший кусок. Всю дорогу передо мной скакал какой-то парень по имени Том Фаггус, и уж его-то потчевали лучшим, да еще и до земли ему кланялись. А ведь он явно разбойник, – вези я с собой что-нибудь ценное, он в любой момент ограбил бы меня за милую душу. Ну ничего: я еще доживу до того времени, когда этот молодчик запляшет в пеньковом галстуке!

С этими словами королевский гонец заехал во двор, вынул ноги из стремян и спрыгнул на землю. У него были резкие, мужественные черты лица; роста он был среднего, на вид – лет сорок или около того. Темно-коричневый костюм для верховой езды, хоть и весь покрытый нашей эксмурской грязью, сидел на нем весьма ловко, не то что изделия наших деревенских портных на местной простецкой братии, и плечи его покрывал плащ из красной кожи. Я взглянул на гонца сверху вниз, и мне показалось, что он видит во мне деревенщину и сущего тупицу и потому презирает от всей души.