Муж лежал на копне ее рыжих волос. Закусив губу, Хависа нежно вытянула волосы из-под его плеча. Брюнин что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Тело его было горячим, как жаровня, и это обжигающее тепло составляло приятный контраст с воздухом, холодившим ее обнажившееся плечо.
– А они разве еще не проснулись? – громким шепотом нетерпеливо спросил детский голосок.
– Тссс! Нет, мастер Иво. Вы же знаете, нельзя беспокоить маму с папой, когда полог кровати задернут, – строго пояснила мальчику Перонелла, старшая служанка Хависы.
– Но мне очень надо! Мне нужно сказать им кое-что важное.
– Не сейчас, – твердо ответила служанка.
Хависа тихонько улыбнулась. Закрытый полог был священной границей, и нарушать их уединение никому в доме не дозволялось. Это правило установили на следующий день после первой брачной ночи, когда гостям была продемонстрирована окровавленная простыня как доказательство невинности Хависы и способности Брюнина лишить ее девственности. С того самого момента Брюнин неизменно настаивал, что все происходившее за пологом, будь то сон, беседа или соитие, – интимное дело мужа и жены, не предназначенное для посторонних глаз, включая их собственных отпрысков.
– Но они же проснулись, я только что слышал папин голос.
– О Господи! – пробормотал Брюнин, не отрывая губ от шеи жены, и перекатился на спину.
Хависа села. В висках тихонько стучало. Она порылась в одеялах, отыскала сорочку, небрежно отброшенную накануне ночью, с трудом натянула ее на себя. После чего отдернула полог.
Свечи разгоняли мрак в спальне тускло мерцающим золотым светом, и в комнате было тепло. Глянув на потускневшие угли в обеих жаровнях, Хависа поняла, что они горят уже почти час. Стало быть, утро в разгаре и мессу она пропустила.
Иво и Перонелла с упрямым видом, уперев руки в бока, стояли друг против друга возле платяного шкафа.
– Смотри! – закричал мальчик, торжествующе показывая пальцем. – Они проснулись, я же говорил!
Перонелла повернулась к кровати.
– Только потому, что ты их разбудил, – сердито сказала она и сделала книксен. – С добрым утром, мадам.
Хависа что-то пробормотала в ответ и откинула волосы с глаз. Отблеск свечей играл на ее пышных локонах, придавая им красно-каштановый цвет. За пологом ворочался Брюнин.
– Ну, что случилось? Это так важно, что нельзя подождать? – спросила она у своего четвертого сына, благодарно принимая от Перонеллы кубок разбавленного водой вина.
Иво нетерпеливо прыгал с ноги на ногу. Не зря отец прозвал его блохой.
– Фульк приехал, – объявил он, и по его веснушчатому лицу расползлась широкая улыбка.
Хависа чуть не подавилась вином.
– Что?
– Я пошел на конюшню, причесать Комету, а Фульк как раз во двор въезжает. Он с собой друга привез: зовут Жан, и у него есть лютня. Они сейчас оба в зале, сели завтракать.
Хависа смотрела на сына, а в голове ее, тяжелой после вчерашнего, галопом проносились мысли. Она знала, что двор проводит Рождество в Виндзоре, который находится менее чем в двух днях пути от их дома, но не слишком надеялась, что Фульку удастся навестить родных. Король Генрих был известен тем, что не оставался на одном месте дольше нескольких ночей, а обязанностей у оруженосца было немало. Она даже послала Фульку новый плащ и коробочку засахаренных фруктов, понимая, что вряд ли увидит старшего сына раньше Сретения.