– Ты-то откуда о ней узнал и когда успел познакомиться? – нахмурился Вилл.

– А я однажды увязался с крестным, когда он навещал Реджинальда и тетушку Клэр. Тогда и познакомился. Хотел рассказать тебе, но крестный приказал мне держать язык за зубами.

Вилл выразительно посмотрел на Робина, но тот лишь пожал плечами в ответ.

– Прости, брат, но Мартина взяла с меня слово, что я ничего тебе не скажу. Она настаивала на том, что только она вправе рассказать тебе о существовании еще одной твоей дочери. Рад, что она наконец нашла время сделать это.

– Не хмурься, Вилл! – пробасил Джон и потрепал Вилла по плечу. – Твой сын прав: очень красивая и смышленая девочка! Такая дочь делает тебе честь!

Вилл, облокотившись о стол, задумчиво посмотрел в небо и, ни к кому не обращаясь, спросил:

– Интересно, есть еще люди, кроме меня, что не знают о ее существовании?

– Тиль и Эдрик, – рассмеялась Марианна.

– И ты была осведомлена! – понимающе кивнул Вилл.

Праздник начался заздравной песней Алана в честь Шервудского леса, которую менестрель сложил еще в первое пребывание в Шервуде. Потом стрелки потребовали передать лютню Марианне и слушали ее пение до тех пор, пока она не охрипла и не взмолилась о пощаде. Сжалившись над леди Шервуда, Дэнис забрал у нее лютню и решил удивить всех новой песней, которую он недавно сложил, подобрав к словам мелодию.

Я помню дни, когда мой лес не знал

Ни пагубных ветров, ни жалящего зноя.

В ручьях купались травы – врачевал

Мне раны сок их, смешанный с водою.

Стелились тенью над прохладным лугом

Оленей гибкие и стройные тела.

Сменялся ночью день, священным кругом

Неспешно жизнь в лесу моем текла.

А ныне все не так! Иссяк родник,

Деревья голые и черные как смоль,

Травой засохшей каждый луг поник,

И на оленьих тропах пыль и соль.

Но дни я помню! Радость этих дней

Неудержима, как в горстях вода,

Но – уходящей – я подвластен ей

И помню лес – каким он был тогда^>1.

Эффект оказался не таким, как ожидал Дэнис: стрелки грянули хохотом. Поймав удивленный и обиженный взгляд сына, Вилл, смеясь, покачал головой:

– А чего ты ждал, Дэн?! Ты бы еще заупокойную молитву спел!

Насупившись, Дэнис передал лютню Робину, и тот, посмеиваясь, стал подстраивать ее, успевшую немного разладиться. Когда он запел, смех, вызванный песней Дэниса, стих. Завороженная, как и все, его голосом, Марианна закрыла глаза, и ей показалось, что ни Робин, ни она, ни остальные стрелки никогда не покидали Шервуд. Они были не так молоды, как прежде, подарив Шервуду свою юность, но сам древний лес оставался неизменным. Где-то за его границами собирались войска, готовясь к разгрому вольного воинства, но Шервуд отдаривал своих стражей ощущением вечности и покоя, заставляя забыть о будущем и радоваться настоящему.

Стрелки за столами постоянно менялись: одни приезжали из дозоров и патрулей, спеша сесть за праздничные столы, другие уходили им на смену. Солнце клонилось к закату, когда приехал Дикон. Спрыгнув со взмыленной лошади, он торопливо прошел к столам, но садиться не стал, а пробрался к Робину и, склонившись к его уху, принялся быстро докладывать о новостях. Едва Дикон начал говорить, как лицо Робина стало серьезным и неулыбчивым. Выслушав Дикона до конца, Робин поднялся из-за стола. Шутки и смех тут же смолкли, и стрелки все как один устремили взгляды на лорда Шервуда.

– Дозорные сообщают, что к Шервуду движутся королевские ратники, – сказал Робин.

С вестью о приближении войска, посланного Иоанном для разгрома вольного Шервуда, праздничный обед завершился. Стрелки окружили Робина и, получив от него указания, стали небольшими отрядами покидать лагерь лорда Шервуда, разъезжаясь в разные стороны и исчезая в лесу. Через полчаса на поляне почти никого не осталось. Слаженные действия стрелков свидетельствовали о том, что вольный Шервуд не застали врасплох.