Несмотря на личную неприязнь к школе, Эдвард получил от директора весьма достойную характеристику. Тот отмечал, что его умственные способности выше средних и что мальчик он действительно умный. Радости отца не было предела: «Мой дорогой ребенок, это самое восхитительное, что только можно услышать: ты преуспеваешь, и я надеюсь и молюсь, чтобы так было всегда. Я очень хочу, чтобы ты приложил все свои усилия в состязаниях и на уроках, чтобы стать гордостью и счастьем нашей жизни. Мы все пережили такое горе в прошлом, и теперь всё, кажется, сосредотачивается на тебе. Да благословляет тебя Господь теперь и всегда, пусть Он делает тебя хорошим. Быть хорошим – единственная вещь, которая действительно имеет значение; люби Бога всем своим сердцем, будь правдивым, послушным и бескорыстным, и это составит все твое счастье здесь, а также после»44.

После школы св. Дэвида Эдварду предстояло отправиться в Итон, с которым у лорда Чарльза были связаны мрачные воспоминания о смерти двух его сыновей. Тем не менее он не отказывался от мысли, что его единственному выжившему сыну предстоит пройти там обучение, хотя и изливал тревогу в своих многочисленных письмах к нему, смысл которых примерно одинаков и сводился к письму, процитированному выше. Раз за разом Чарльз Вуд напоминал единственному наследнику о том, как важно быть первым на грешной земле и хорошим перед лицом Господа.

Быть первым в Итоне у Эдварда получалось неважно. Хотя там было, несомненно, лучше, чем в школе св. Дэвида, основной упор делался на культ легкой атлетики и классическую литературу. С этими дисциплинами у будущего графа Галифакса отношения складывались непросто. Особенно тяжело ему давались древние языки, а изучение классики предполагало прочтение оригинала, а не английского перевода. «Мне удавалось сохранять нормальную успеваемость без особых усилий, но и без отличных показателей. Установленный порядок был скучным, и я так и не научился ценить классику, над которой мы все скорее устало пахали. Артур Бенсон был единственным учителем, которому в то время удавалось оживить Гомера для меня, отводя тридцать минут для официального урока, а затем столько, сколько нам позволяло время, и в течение получаса мы действительно понимали романы и поэзию грека. Гомера всегда раньше проходили по пятницам; но по вторникам у нас был еженедельный перевод латинских стихов, и это было для меня бременем. Трудности никогда не отступали; мои результаты никогда не менялись. Единственный комментарий, который я заслужил от моего наставника, когда положил перед ним результат своих последних усилий – перевод “Долины” на английском, был выражением благодарности за то, что я не намеревался стать поэтом»45.

Отчеты директора об успеваемости наследника лорда Чарльза также были весьма скромными. Директор дал ему такую характеристику после года обучения, в 1896 г.: «Эдвард не выделяется из большинства. Лично я очень доволен им. Он, кажется мне, делает свою работу бодро и в значительной степени успешно. Я не думаю, что он действительно умен, но он надежен, прилежен и с нормальной головой. Он – приятный парень, чтобы иметь с ним дело, дружелюбный и хороший»46.

Не почувствовав вкус к учебе, Эдвард рассеивал скуку в Итоне самыми разными способами, благо обстановка это позволяла. На ужин ученикам давали пива столько, сколько они захотят, а по воскресеньям разрешался даже портвейн. Можно было купаться, а зимой кататься на коньках, охотиться, были разрешены велосипедные прогулки, на одной из которых Эдвард встретил королеву Викторию. Во время Большого наводнения учеников сначала на две недели отослали домой, а после перевозили на лодках, так что оправданием за опоздание на урок могло служить: «Простите, сэр, я опоздал на плоскодонку».