Немецкие студенты, преимущественно дети состоятельных родителей, вырвавшись на свободу, считали своим первейшим долгом не учиться, а веселиться. Попойки, удальство, карточные игры, драки, совращение девиц, дуэли на шпагах… Войдя в эту среду, русские студенты, имевшие поначалу немалые средства, старались не отставать от других, а то и превзойти их в бесшабашных поступках.

«Марбург, – писал Георгий Шторм, – весь в зелени, разбросанный по крутым уступам холма, представлял живописную картину пестротой своих черепичных крыш и поздней готикой замков, видом фланирующей молодежи и охотничьих кавалькад.

Молодежь далеко не всегда фланировала спокойно. Гораздо чаще студенты бродили шумными ватагами, врывались в церкви во время свадеб и похорон, разбивали купеческие лавки и синагоги; били окна в домах. Они держали город в постоянном страхе. Схватки между студентами и обывателями были весьма обычным зрелищем. Население оповещалось о драках колокольным звоном. Во время же выбора нового ректора, набат не умолкал».

По свидетельству современника, «у наших студентов вместо книг – ссоры, вместо записок – кинжалы, вместо ученых диспутов – кровавые драки, вместо аудиторий – трактиры и кабаки». Тем, кто проходил первый год обучения, приходилось испытывать на себе все прелести того, что теперь называют «дедовщиной». Старшеклассники могли их пороть, заставлять чистить свои сапоги или выполнять за них учебные задания, поить допьяна за свой счет, а потом развозить по домам.

Крепко доставалось новичкам, усердно записывающим лекции. Их презрительно называли «пеналами» (коробкой для перьев). Только вряд ли русские первокурсники позволяли издеваться над собой. Ломоносов без особых хлопот мог дать взбучку нескольким студентам. Но можно ли было оставаться вне студенческих «забав»? Нет, конечно. И все-таки при всех подобных издержках Михаил Ломоносов был одним из лучших учеников Христиана Вольфа.

На второй год обучения он послал в Академию две статьи: по физике и по химии. Судя по всему, учился он охотно и успешно. Однако преодолеть искушения вольной студенческой жизни не смог. В конце 1738 года Вольф известил Петербургскую Академию: при немалых успехах в учебе русские студенты вошли в крупные долги; «лучше всего будет, конечно, если они оставят университет и поступят к химику, потому что у него они не будут иметь той свободы, которой их в университете никак нельзя лишить».

Так и было решено. Русской лихой тройке студентов приказали отправиться во Фрейберг к Генкелю – для обучения металлургии и горному делу. Отъезд их проходил при стечении немалого числа людей обоего пола и не без происшествий. Об этих проводах Вольф написал фон Корфу:

«Студенты уехали отсюда 20 июля (1739 года) утром, после 5 часов, и сели в экипаж у моего дома, причем каждому при входе в карету вручены деньги на путевые издержки. Из-за Виноградова мне пришлось еще много хлопотать, чтобы предупредить столкновения его с разными студентами, которые могли замедлить отъезд. Ломоносов также еще выкинул штуку, в которой было мало проку и которая могла послужить только задержкою, если бы я, по теперешнему своему званию проректора, не предупредил этого… Причина их долгов обнаруживается лишь теперь, после их отъезда. Они чрез меру предавались разгульной жизни и были пристрастны к женскому полу.

Пока они еще сами были здесь налицо, всякий боялся сказать про них что-нибудь, потому что они угрозами своими держали всех в страхе… Когда они увидели, сколько уплачивалось за них денег (около двух тысяч рейхсталеров), и услышали, какие им делали затруднения при переговорах о сбавке, тогда только стали они раскаиваться и не только извиняться предо мною, что они наделали мне столько хлопот, но и уверять, что впредь хотят вести себя совершенно иначе и что я нашел бы их совершенно другими людьми, если бы они только ныне явились в Марбурге. Я убеждал их, что им теперь необходимо опять загладить свой проступок пред вашим превосходительством и Академией наук, а что обо мне им нисколько не нужно беспокоиться. При этом особенно Ломоносов от горя и слез не мог промолвить ни слова».