Мысли настойчиво возвращали меня в те дни.

Или то был трип-иллюзия?

Под нашими с Лерой ногами шуршит хвоя, я уже несу туфли в руках, в воздухе пахнет лесной ночью, обалденно, черт возьми!

– Слушай, вокруг тебя мужики хороводы водят, а ты как ледышка. Прям королева-девственница. Парень есть?

– Есть. Был. Может, снова сойдемся… Далеко он щас.

Она еще долго сыпала вопросами, на что я, чуток подумав, – безбожно наврала с три короба.

Утром, добравшись до своей комнатушки в замкадье, я сгребла все брендовые платья, шкатулки с цацками – залезла в тертые джинсы и гриндера, серый капюшон. Скупщица, посверкивая золотым зубом, охотно отсчитывала монеты за мое барахло. Забрав в агентстве зарплату, я вышла, провожаемая огромным знаком вопроса в глазах секретарши и бухгалтера, с чувством полного и окончательного невозвращения. Секретарша встрепенулась и, догнав, всучила мне конверт с вензелями. А сама осталась, с видом разочарованной собачонки, которая мечтала стащить кус – распороть бумажное брюхо самой, но упустила момент или струсила.

Наутро меня как будто отделило тонким ломтем от столичного куска, равнодушие и тошнота, они почти выплескивались, заставляя спешить скорей на Курский.

Только когда поезд тронулся с вокзала, через занавес отвращения пробилась мысль о вчерашней спасительнице, но тут же угасла, убаюканная ритмом колес. Еще увидимся.

В том странном конверте оказалось любовное послание на французском, аж тысяча баксов и пара билетов в Большой. «Бля бель», – произнесла я и пустила французовы лямуры и билеты на вольные ветры, за окно. Нихрена ж не понятно.

Серая и красная таблетки, от них стены комнаты отступали, пятились, коридоры завивались причудливым лабиринтом, я плутала в поисках сортира, на запястье мелодии вытренькивал подарок-браслет из Индии; вот, дойдя по плаката с шамбалой – я неизменно терялась, в итоге стащила джинсы и трусы – справила малую нужду в раковину на кухне.

Кухня немилосердно вертолетила, но блевать мой закаленный в тусовках желудок не желал. Иногда он показывает характер. Журча, я наблюдала за персидской пушистой кошкой, она же скептически следила за мной, понимая, что ее личное право делать свои дела в неположенных местах нарушено. Обратный путь был легче. Главное – не смотреть на плакат. Гости при виде меня восторженно завопили, не сразу врубилась, что вернулась без штанов, в одних трусах. Пофиг – пляшем.

Ночь на кухне, я осушаю пару кружек воды, вокруг – полумрак.

Клюнула носом, раз, другой, и вдруг будто погрузилась в водицу, затхлую и теплую. «Вода» заглушала все вовне и внутри. Потом я увидела это – сумрак в коридоре начал наливаться глянцевой чернотой, образуя согбенную фигуру. Мои глаза наполнились пугливыми слезами, а голову разрывал тот самый звук-голос из далекого прошлого, резонирующий, заставляющий все мое существо напитаться полузабытым ужасом.

Я закричала, но теплая, тухлая вода задавила мой крик. Темнота стала абсолютной. Твердый пол ударил в висок. Жаль, что так слабо.

Пробуждение немилосердно возвращало мне сознание. Я мыслю, а следовательно, я страдаю. Комната была пуста, опорожнившись на улицу людьми и дымом гашиша из форточек, бледный осенний свет проникал сквозь шторы. Остывший кальян, прожженный ковер – следы вчерашней вечеринки, слабо я пошарила возле кровати – попался холодный металл пивной банки – по полу гуляли сквозняки. Надпись маркером: «ВЫПЕЙ МЕНЯ!».

Ниже еще: «Напиток для новорожденных, крепость 666 градусов», я щелкнула ключом. Можно жить. Висок чуток побаливал – спасибо детству, проведенному на гаражах в компании мальчишек, неуважение к девичьему нытью прилипло ко мне навсегда – небольшая ссадина на виске теперь сущий пустяк. Не убилась, и ладно.