Автобусов двадцать, нет, двадцать один. В селе примерно триста домов. На каждый автобус приходится по пятнадцать домов. Семьи здесь большие. Одним-двумя детьми не отделываются. Такое может быть только в очень молодых семьях, где не успели обзавестись более многочисленным потомством, а так в старые времена сюда ящиками возили медали Материнства трех степеней. Когда их упразднили, прибавлений в семействах стало поменьше, но не намного и вовсе не из-за того, что медаль была своеобразным стимулом для продолжения рода. Ее, конечно, ценили, но не сильно. С государственной помощью ораву в десяток детей прокормить хлопотно, а вовсе без помощи… редко у кого получалось. В общем, теоретически, даже если часть домов сейчас пустует, мест в салонах на всех не хватит. Автобусам придется сделать не один рейс, а побольше…

Солдаты глазели на «лиазы» с удивлением, будто перед ними предстала стая каких-то невиданных доселе зверей. Такое внимание немного смущало водителей автобусов. Они все теснее сжимались в кучку.

– Ну что вылупились? Это же «лиазы», – сказал Голубев.

– А я-то думал, что это «мерседес», – откликнулся кто-то.

– Не смешно.

И вправду – никто шутке этой не рассмеялся.

Вскоре, Голубев выяснил, что к полудню надо ждать гостей. Нет, боевики вовсе не сообщили парламентерам, когда они намереваются идти на прорыв. С двенадцати – они отпускают всех, кто захочет уйти из села.

Времени на сборы было отведено маловато, и если не сидеть на заранее сложенных тюках, то успеешь лишь наскоро побросать в сумки или мешки самое необходимое. Обычно в такие минуты голова соображает слабо, мыслям в ней тесно, и самое необходимое как раз остается в числе забытых вещей, а в сумках оказывается что-то совсем ненужное. Впрочем, если дать слишком много времени, то обязательно найдется кто-то, кто не захочет расставаться со своим любимым шкафом, доставшимся от дедушки, или с сервизом, напоминавшем о бабушке. Из села тогда потянется не жидкая струйка бедолаг, превратившихся на какое-то время в беженцев или временных переселенцев – кому что больше нравится, а кавалькада нагруженных мебелью грузовиков и легковушек с прицепами.

Во время боя ни боевики, ни федералы не будут стараться сохранить село, точно каждый дом в нем – памятник архитектуры, и избегать применять гранаты и артиллерию. От села останутся руины. Что тогда делать со спасенной мебелью? Расставить ее в палатке во временном лагере? Но там и для людей-то места мало.

Нарыв прорвало. Из села стала вытекать тонкая струйка людей. Она становилась полноводнее, точно в нее постоянно вливались притоки. В любой момент она могла превратиться в бурный поток, который затопит всю округу и сметет все, что попадется ему по пути. И солдат, и танки, и бронемашины… Но когда первые беженцы добрались до лагеря, поток стал высыхать, почти вернувшись в первоначальное состояние, а через несколько минут и вовсе иссяк.

Солдаты встречали беженцев неприветливо, но оружие наводить не стали. Даже если среди них прячутся боевики, то не станешь же стрелять по толпе из автоматов. Все сведется к рукопашной.

В основном там были женщины с детьми и старики со старухами. Они шли медленно. Большинство взвалило на плечи по большому тюку. На них, видимо, пошли обычные покрывала или скатерти, сорванные впопыхах со столов и постелей. Углы крест-накрест стянуты узлами, но нести их все равно неудобно, обладатели тюков с завистью взирали на владельцев массивных сумок, раздувшихся от спрятанного там добра, а еще больше – брезентовых рюкзаков, неказистых, но незаменимых в дальнем походе. Они и вместительнее тюков, и нести их гораздо легче.