Анонс этой истории, которая еще не была написана, но вот-вот должна была появиться, я рассказал в интервью для журнала «Арт-габарит». Честно говоря, тогда это был только костяк, только основа этого рассказа. Несколько разговоров со старушкой, вид котенка, у ее ног. Вроде бы обыденная картина. Из разрозненных воспоминаний, из личных наблюдений получилось то, что я и представляю вашему вниманию.

«Мне всего лишь 13. Но я не могу сидеть дома, когда под Сталинградом идут бои, когда постоянно бомбят нашу нефтебазу и зарево пожарищ видно на много километров. Я не могу сидеть дома. Я должна что-то делать, как-то бороться, чем-то помочь. Вот еще один госпиталь появился в Камышине. Пойду ухаживать за ранеными. Возьмут, не откажут. Я ведь сильная, не по годам рослая. Нас с сестрой всегда считали одноклассницами, хотя она старше меня на пять лет.

Хмурый серьезный врач, начальник госпиталя, сидит за столом и что-то пишет. Вид суровый, напряженный. Только подойдя к столу, я поняла, что он заполняет похоронки. Еще на подходе к госпиталю я заметила несколько десятков тел, завернутых в простыни. «Это, наверное, на них», – мелькает у меня в голове. Сейчас он оформит все бумаги, и умерших людей увезут на братские могилы. Не на отдельные могилы, где каждый может поговорить со своим родственником, а на братские, где на всех – одна общая плита со списком фамилий. Жутко от этого становится.

Вот я стою напротив него. Он заполняет формуляры, бланки, похоронки. Лицо серьезное, хмурое. А я стою и молчу, жду, когда он обратит на меня внимание. В это время он отрывает взгляд от бумаг и пристально смотрит на меня:

– Тебе чего?

– Дяденька военврач! Можно я здесь у вас буду? Хоть санитаркой, хоть нянечкой.

– А сколько тебе лет? – хмуро спрашивает он.

– Шестнадцать, – ни на секунду не задумываясь, отвечаю я.

– Сейчас придет старшая медсестра и скажет, что тебе делать, – и он снова уткнулся в бумаги, как будто меня и не существовало рядом.

Дверь за моей спиной скрипнула, и, обернувшись, я увидела на пороге молодую красивую женщину в белом халате. «Наверное, это она и есть», – подумала я. Она подошла к начальнику госпиталя, и он протянул ей бумаги, которые только что заполнял.

– А, да, – вспомнив про меня и взглянув в мою сторону, он сказал, – вот новая нянечка, прими, оформи и расскажи, что делать.

Не месяц и не два прошло с тех пор, как я появилась в этом госпитале. Я всегда краснела и убегала, когда красноармейцы пытались говорить мне комплименты. Меня очень смущало, что они относились ко мне как к взрослой и иногда отвешивали такие шуточки…. Но я старалась не обращать на них внимания, хотя не всегда это получалось. Если они хотели поговорить, и у меня было время, я всегда выслушивала все, что они хотели сказать. Те, которые уже поправлялись и возвращались на фронт, оставляли мне адреса и номера полевой почты, с огромной просьбой, чтобы я им обязательно написала.

Однажды нам в госпиталь привезли сильно искалеченного летчика. Его сбили под Сталинградом. Если бы я знала тогда, что такое мумия, я бы его так и описала. Он был абсолютно весь перебинтован, и единственное, что можно было увидеть из-под бинтов, – это его ярко-голубые глаза, кончик розового носа и пересохшие опухшие губы. Какие грустные были его глаза! Но, взглянув в них, я видела его целиком – красивым, молодым, здоровым парнем. Каждую свободную минуту меня тянуло к нему. Я подходила, садилась на краешек его кровати, гладила по забинтованным рукам и разговаривала, хотя он не отвечал. Скоро это уже не было моей тайной. Все заметили мою благосклонность к раненому летчику и старались отойти, чтобы не мешать, когда я с ним разговаривала. Как-то, придя на дежурство, я почувствовала… даже не почувствовала, а резануло что-то внутри. Все как-то странно на меня смотрели. Койка летчика была пуста…