Это снова началось внезапно и болезненно. Анри пребывал в состоянии, близком к дреме, но даже если б и бодрствовал, то все равно не расслышал бы, как десятки тонких, гибких щупальцев бесшумно подкрались к нему во тьме. Одновременные, глубоко проникающие в тело удары острых, как воровские стилеты, кончиков упругих отростков возвестили моррону о начале нового этапа мучений. По привычке мгновенно стиснув зубы, Фламмер загасил в себе крик боли, рвущийся наружу и душащий его изнутри. Если бы дергающийся на цепях в непроизвольных конвульсиях моррон проявил слабость и позволил себе закричать, то это немного ослабило бы нестерпимую боль, но он лишь тихо рычал сквозь крепко сжатые зубы, не давая, возможно, наблюдавшим за пыткой откуда-то из темноты врагам насладиться его громкими воплями и жалобными стонами.

Как ни странно, гордость не была причиной столь стоического перенесения чудовищных мук; не стали ею и лживые представления о воинской чести, не дающие узникам показывать бессердечным палачам свои страдания. Чем старше и опытней моррон, чем больше повидал на своем веку, тем с большим презрением он относится к лицемерным условностям, которыми наивные люди охотно забивают свои недальновидные головы. Одному из самых прославленных солдат Одиннадцатого Легиона на самом деле было глубоко безразлично, услышат ли палачи его крики и увидят ли слезы, обильно льющиеся из стариковских глаз. Молчал же он исключительно из прагматичных соображений, дабы не сделать хуже самому себе. Разжав зубы и тем самым позволив себе извергнуть воздух, накопившийся в груди, можно было получить мимолетное облегчение, но Анри не был готов заплатить за это непомерно большую цену и в результате нелепой случайности усугубить свое положение. Из-за непроизвольных, сильных сокращений мышц челюсти он мог бы откусить себе язык, что привело бы к новым страданиям. Но что еще хуже, поступление внутрь страдающего от удушья организма порции свежего воздуха на пару минут отсрочило бы потерю сознания, к которой моррон стремился.

Обычно Фламмер оставался в сознании во время всей пытки, но в парочке счастливых случаев он прощался с ним задолго до основной части мучений, а именно как только мерзкие щупальца, раздвигая его плоть изнутри, сходились где-то в области гортани и, переплетясь вокруг позвоночника в один толстый жгут, устремлялись вверх, к конечной цели их разрушительного путешествия по живой плоти, к мозгу. Хоть лекари и утверждают, что в самой голове нервных окончаний нет, но перелопачивание содержимого черепной коробки почему-то было самым мучительным из всего, что Фламмеру доводилось пережить. Немудрено, что моррон желал как можно раньше лишиться чувств и поэтому делал все, чтобы сбить собственное дыхание и лишить свой многострадальный мозг чистого, неотработанного воздуха. Как правило, задумка срабатывала, однако в этот день капризная госпожа Фортуна не улыбнулась старому солдату и заставила его испить полную чашу боли.

Увеличив в полтора раза, если не в два, напряженную шею моррона и пронзив насквозь кадык, переплетение мерзких прутиков забралось внутрь головы и тут же принялось перемешивать мозг, разделяя его однородную массу на мелкие кусочки. Теперь уже Анри не находил в себе сил сдерживаться, а кричал так громко, как только мог, сотрясая стены узилища безудержным, яростным криком существа, заживо раздираемого на части. В этот момент воин грезил о потере сознания или о смерти, как о манне небесной, но разум не внял мольбам терзаемой плоти, хоть и нельзя сказать, что остался к ним глух.