Взглянув на цифровой термометр, Кари сказала:

– Температура тела только пятьдесят шесть градусов.

– Шестьдесят семь минут, – проговорила Джина.

– Уж больно медленно нагревается, – заметил Джоунас.

– Может, попробуем внешний подогрев?

Джоунас в нерешительности замялся.

– Стоит попробовать, – одобрил Кен.

– Пятьдесят семь градусов, – объявила Кари.

– Если и дальше пойдем с такой скоростью, – озабоченно сказала Хелга, – то сердце врубится только где-то на восьмидесятой минуте.

Еще до того как пациент был доставлен в операционную, под простыню, покрывавшую операционный стол по всей его длине, были подложены электрогрелки.

– Ладно, попробуем, – согласился Джоунас.

Кари щелкнула выключателем электропитания грелок.

– Но потихонечку, – сказал Джоунас.

Кари отрегулировала скорость нагрева.

Конечно же, тело необходимо было подогреть, но слишком быстрый подогрев мог привести к ненужным последствиям. Реанимация всякий раз напоминала балансирование на туго натянутой проволоке.

Джоунас занялся шприцами, вводя в кровь дополнительные дозы витаминов Е и С, тирилизадмецилят и фенилтретилбитилнитрон.

Пациент был бледен и недвижим. Он казался Джоунасу одной из центральных фигур, изображенных в натуральную величину на фреске старинного собора: лежащее навзничь, словно высеченное из белого мрамора, тело Христа в момент перед самым успешным в мире воскрешением.

Для того чтобы вести офтальмоскопическое наблюдение, Кари Доуэлл подняла веки покойника, и его широко раскрытые глаза невидяще всматривались в потолок, в то время как Джина, мурлыча себе под нос «Маленькую девочку прибоя», из пипетки капала в них жидкость: искусственные слезы предохраняли хрусталики от пересыхания. Джина была фанаткой группы «Бич Бойз».

Ни страха смерти, ни потрясения не выражалось в глазах трупа. Напротив, они хранили выражение почти полной удовлетворенности и едва заметного изумления. Словно в момент смерти Харрисон увидел нечто, заставившее его сердце радостно забиться.

Опорожнив пипетку, Джина взглянула на свои часы.

– Шестьдесят восемь минут.

У Джоунаса возникло дикое желание наорать на нее, приказав заткнуться, словно перестань она поминутно объявлять время, и оно остановится.

Кровь продолжала перекачиваться из байпаса в тело и обратно.

– Шестьдесят два градуса.

Голос Хелги был суровым, будто она выговаривала мертвецу за то, что тот так медленно нагревается.

Ровные линии на ЭКГ.

– Ну, давай же! – взывал Джоунас. – Давай же, начинай!

Он прошел в свой музей не через одну из верхних дверей, а через лагуну, где уже давно не было воды. В неглубокой ее впадине прямо на выщербленном бетонном дне все еще стояли три гондолы, снятые с рельсового пути, по которому, приводимые в движение цепной передачей, они возили своих веселых пассажиров, по десять человек в каждой. Даже сквозь густой мрак ночи, многократно усиленный солнцезащитными очками, он видел, что носовые их части не были выгнуты, подобно лебединым шеям, как у настоящих венецианских гондол, а представляли собой ярко раскрашенные, злобно ухмыляющиеся морды страшилищ, искусно вырезанных из дерева и долженствовавших, по замыслу их создателей, пугать публику, а теперь повидавших виды, с облупившейся краской и покрытых сетью мелких трещин. Ворота лагуны, когда-то легко расходившиеся в разные стороны при приближении гондолы, застыли навеки. Одна створка была настежь распахнута, другая, закрытая, висела только на двух из четырех насквозь проржавевших петлях. Через распахнутую створку он прошел в переход, где мрак был еще гуще, чем в лагуне.

В этой сплошной мгле ему уже не требовались очки, и он снял их.