– Имя Поля Джонса наводит такой страх на это побережье, – холодно ответил Диллон, – что не только обитательницы монастыря Святой Руфи боятся его.

– А! Этот пират завоевал себе грозную репутацию после дела при Флэмборо-Хед. Но пусть он попробует вторично затеять Уайтхевенскую экспедицию[41] на эти берега, покуда они охраняются моим отрядом, даром что он составлен из рекрутов!

– Согласно последним донесениям, он благополучно пребывает при дворе Людовика, – ответил Диллон. – Но, кроме него, есть еще головорезы, которые разгуливают по морям под флагом мятежников, и мы имеем основания бояться личной мести двух-трех таких неудачников. Именно они, мы надеемся, погибли во время вчерашней бури.

– Хм! Надеюсь, они отпетые негодяи, иначе ваши надежды противоречили бы христианскому учению и…

Он хотел было продолжать, но отворилась дверь, и вошел сержант, который доложил, что часовой задержал проходивших по дороге мимо монастыря трех человек, по одежде похожих на моряков.

– Пропустить их! – сказал капитан. – Неужто нам нечего больше делать, как останавливать прохожих, словно разбойников на королевских дорогах! Дайте им хлебнуть из ваших фляг, и пусть эти болваны проваливают! Вам было приказано бить тревогу, если какой-нибудь неприятельский отряд высадится на берег, а не задерживать мирных подданных, направляющихся по своим законным делам.

– Прошу прощения, ваша честь, – возразил сержант, – но эти люди вроде чего-то высматривали вокруг дома. При этом они подальше обходили то место, где до нынешнего вечера стоял наш часовой. Даунингу это показалось подозрительным, и он задержал их.

– Даунинг дурак, и пусть он лучше так не усердствует. Что вы сделали с этими людьми?

– Я отвел их в караульную, в восточном флигеле.

– Тогда накорми их, слышишь! И хорошенько напои, чтобы не было жалоб, а потом отпусти!

– Слушаю, ваше благородие! Но среди них есть один такой бравый… ну настоящий солдат! Может, мы уговорим его завербоваться, если продержим здесь до утра… Судя по выправке, сэр, он уже служил.

– Что ты говоришь? – воскликнул капитан, настораживаясь, словно гончая, учуявшая след. – Служил уже, говоришь?

– По всему видно, сэр! Старого солдата не проведешь. Я думаю, он только переодет под матроса. Да и место такое, где мы его поймали… Хорошо бы нам задержать его да привязать к себе по законам королевства!

– Замолчи, мошенник! – сказал Борроуклиф, вставая с места и нетвердыми шагами направляясь к двери. – Ты говоришь в присутствии будущего верховного судьи и поэтому не должен легкомысленно упоминать о законах. Но в твоих словах есть смысл. Дай мне руку, сержант, и веди меня в восточный флигель. Я ничего не вижу в такую темную ночь. Боевой офицер всегда должен проверить свои посты, прежде чем играть вечернюю зорю.

После попытки превзойти в учтивости хозяина дома капитан Борроуклиф удалился для выполнения своей патриотической миссии, с дружеским снисхождением опираясь на руку подчиненного.

Диллон остался за столом один, пытаясь выразить таившиеся в его груди злобные чувства насмешливо-презрительной улыбкой, которую увидел только он сам, когда в большом зеркале отразились его угрюмые и неприятные черты.

Но мы должны поспешить за стариком полковником в келью.

Они светились тихой добротой —

Лучистые и нежные глаза.

Их взор, казалось, все кругом ласкал.

То Гебы он веселием сиял,

То грусть ложилась тенью меж бровей,

То заблестят они, то вновь темней.

И каждый взгляд всех прежних был милей.

Кэмпбелл. «Гертруда из Вайоминга»

Западное крыло обители Святой Руфи, или монастыря, как все называли это здание, сохранило мало признаков своего первоначального назначения. В верхнем этаже по обеим сторонам длинной, низкой и темной галереи было множество комнатушек, которые прежде, вероятно, служили кельями монахинь, обитавших, как рассказывали, именно в этой части монастыря. Но первый этаж еще лет сто назад был перестроен на новый лад – с сохранением, правда, кое-каких черт старины, – дабы удовлетворить всем требованиям комфорта, как его понимали в начале царствования Георга III. Поскольку с тех давних пор, как здание утратило свое религиозное назначение и стало служить светским целям, это крыло было предназначено для хозяйки дома, полковник Говард, вступив во временное владение домом, сохранил такое распределение, пока в ходе событий покои, отведенные его племяннице, не превратились в ее тюрьму. Но, так как суровость старого солдата столь же часто вытекала из его благородных качеств, как и недостатков, это ограничение свободы, угнетавшее молодую девушку, было единственным предметом ее жалоб. А чтобы наш читатель сам мог судить, в каких условиях жили затворницы, которых, пожалуй, нам пора ему представить, мы без лишних слов перенесем его в занимаемое ими помещение.