– Ну мы, конечно, не «КВ», – солидно поддержал командира Логунов. – Но и у нас есть подкалиберные бронебойные снаряды и в нас попасть не так просто. И мы не одни. Так что повоюем, хлопцы!

Танкисты промолчали. Наверное, каждый подумал о своем. А может, просто все так устали за этот день, что даже говорить не было сил. После такого трудного и опасного рейда по тылам снова оказаться на передовой, выкопать танковый окоп размером четыре на пять метров и глубиной чуть больше метра да еще с аппарелью спуска длиной два с половиной метра.

Алексей закрыл глаза. Напряжение спадало, и его мысли вернулись не к последним боям, не к картинам гибели танков его взвода. В памяти всплыли аллеи городского парка Куйбышева, засыпанные кленовыми и березовыми листьями. И он, торопливо бегущий по аллее, и девочка в берете и коротком синем пальто с букетом красных листьев в руке. Давно… еще до войны… Как будто десятки лет назад…

– Товарищ младший лейтенант, – кто-то сильно тряс Соколова за плечо, – товарищ младший лейтенант, немцы!

– Что? – Соколов сразу проснулся, как будто вынырнул из другого мира, из своих видений, и увидел перед собой Омаева.

– Звук моторов, много, – быстро заговорил радиотелеграфист-пулеметчик. – Приказ от комбата укрыться в щелях и ячейках. Перед атакой будет авиационный налет. Пришло сообщение с поста ВНОС[2] в полосе обороны дивизии. На нас идут бомбардировщики.

– Поднимай экипаж! – Соколов вскочил на ноги и стал застегивать ремни портупеи, поправляя на ремне кобуру с пистолетом.

Небо посветлело, рассвет был бледным, холодным, без обычных ярких красок. Небо за ночь почти очистилось от туч. По опушкам лесочка внизу со стороны позиций немцев полз туман. Танкисты побежали к своей «семерке». Нужно бы брезентом накрыть люки, надеть брезентовый чехол на орудие, чтобы земля от разрывов бомб не попала внутрь. Соколов сам стал проверять крепление маскировочной сети, натянутой над танком. Легкий мандраж то ли от застывшей во время сна спины, то ли от волнения перед налетом мешал, пальцы не слушались, но Алексей упорно проверял узлы, стараясь думать только о деле, только о соответствующих пунктах Боевого Устава. Дурацкое состояние, оно уже было знакомо лейтенанту. Во время боя, когда ты идешь на вражеские танки, на позиции, на артиллерийские батареи, то все зависит от тебя, от твоего экипажа. Ты выбираешь путь, по которому поведешь танк, путь, на котором танк наименее виден противнику, когда сокращается время прицеливания и враг ведет в основном неприцельный огонь по твоей машине, когда ты маневрируешь, выходишь из зоны сплошного огня, сам стреляешь, выбирая цели и поражая их огнем пушки и пулеметов. Но когда тебя молотят тяжелые орудия с закрытых позиций или когда на тебя валят и валят с неба бомбы немецкие бомбардировщики, с воем входят в пикирование, то чувство беспомощности возрастает. Ты ничего не можешь сделать. Во время танкового боя ты можешь свести влияние случайности к минимуму, во время авиационного налета все зависит только от случайности. Все!

– Всем в укрытие! – крикнул Соколов, глядя в небо.

Один, два, три, четыре, шесть, двенадцать… Бомбардировщики, с хорошо заметными в светлеющем небе неубирающимися шасси, разворачивались где-то над рекой, вытягивались в одну линию и вставали в круг. Сейчас начнется, подумал Соколов, натягивая на голову шлемофон. Слабенькая защита, но хоть от земли и камней немного спасет голову.

Вот первый самолет свалился на крыло и круто пошел вниз. Пилоты включили сирены, и воздух наполнился тошнотворными вибрирующими звуками, действующими на психику еще больше, чем осознание падающих тебе на голову бомб.