Одним из тех, кто успокаивал его в первые дни пребывания в следственном изоляторе, был сосед по нарам, с которым они поочередно, из-за страшной скученности, царившей здесь, делили одну и ту же койку. Это был изможденный и худой человек лет примерно сорока, которого звали Александром Степановичем, и который, как всем было известно, сидел за терроризм. Он внимательно выслушал историю Баркова, который, по обычаю многих заключенных, испытывал острую потребность покаяться и излить кому-нибудь свою душу.

– Ваша история, Иван, удивительна, несмотря на весь ее кровавый антураж, на всю ее кровавую завершенность, – сказал он Баркову, дружески положив ему на плечо руку. – А еще более удивительно то, что она некоторым образом переплетается с моей собственной историей. Удивительно вообще, как могли мы столкнуться здесь, внутри этой страшной тюрьмы, но, думаю, это именно та случайность, которая говорит о глубокой закономерности нашей встречи. Не удивляйтесь и не ужасайтесь тому, что я вам сейчас скажу, но наши с вами беды вызваны одинаковой причиной. Мы оба с вами пострадали от нечистой силы.

– От нечистой силы? – удивился Иван.

– Да, – именно от нечистой силы, а если говорить конкретно, то от дьявола, с которым обоих нас столкнула судьба.

– От дьявола, но возможно ли это?

– Да, друг мой, возможно, и, более того, такие встречи в жизни происходят гораздо чаще, чем об этом принято думать. Припомните-ка все, о чем вы мне здесь рассказывали; ваше странное болезненное состояние, вызванное невозможностью пристроить свою первую в жизни книгу, ваше отчаяние, ваши попытки утопить в болоте стихи, и это внезапное приземление, точнее, приводнение группы в высшей степени странных людей, – все это не что иное, как явление в Москве дьявола, или, если желаете, сатаны.

– Сатаны? Но для чего? Зачем он явился в Москву?

– Это же так просто, друг мой: на праздник Иванова Дня, а, возможно, еще для чего-то. Все, что вы мне рассказывали о шабаше на прудах, все эти полуголые, а иногда и вообще голые мужчины и женщины, ползающие по земле, и собирающие руками брошенное им золото, – все это как раз и убеждает меня в этой мысли.

– Вы считаете, что все это не было галлюцинацией? Что на Головинских прудах действительно состоялся шабаш ведьм?

– Да, состоялся, и вы были в нем одним из главных действующих лиц. Впрочем, для того, чтобы достать из-под земли клад, и раздать его участвовавшим в шабаше людям, то есть тем, кто по разным причинам заключил сделку с дьяволом, – для всего этого нужна жертва. И жертва была найдена, а вас, случайно подвернувшегося под руку, назначили на роль слепого убийцы. Вы, безусловно, не понимали, что делали, но убийство действительно произошло, и невинная кровь, безусловно, открыла сундук с сокровищами, в которых так нуждались прибывшие на шабаш ведьмы и упыри.

– О Господи! – застонал, схватившись за голову, Иван, – но почему именно я? Почему именно меня назначили на роль этого слепого, покорно выполняющего чужую роль, убийцы?

– Вы просто подвернулись под руку, – ответил его собеседник. – Проще говоря, оказались в нужное время в нужном месте. Не будь вас, они нашли бы кого-то другого. Вы вот сейчас невольно упомянули имя Господа, и это очень правильно, поскольку спасти вас может только Он, и никто другой. Вам нужно, друг мой, молиться, и каяться как можно более искренне. Навряд-ли кто-нибудь сможет найти тело убитой девушки, а также нож, которым было совершено убийство, – все это давно лежит в земле, и давно уже поросло травой забвения. Да и вас, я думаю, тоже в конце-концов отсюда отпустят. Ссылайтесь на то, что все это выдумали, ссылайтесь на свою эмоциональность поэта, отрицайте и убийство, и нож, иначе вам не миновать сурового наказания. И хотя, как всякий нормальный человек, вы испытываете острое чувство вины, но знайте, что на самом деле вина эта лежит не на вас. Вина эта лежит на тех, кто организовал такое гнусное дело. Впрочем, ничего еще до конца неизвестно, и вам необходимо держаться как можно более твердо, призвав на помощь все свое мужество. Скажите, вы верующий человек?