Коля знал, как оно бывает с Лизой, и всегда в таких случаях сильно переживал.

– Ну-ну, все, все, – сказал Коля и ласково по-отечески поцеловал Лизу.

Лиза улыбнулась. Она была бледной, и казалось, что от волнения еле стоит на ногах.

– Совсем я тебя утомил, проклятый старик! – ругал себя Коля.

– Да что вы, что вы, – вспыхнула Лиза. Не говорите так.

Лиза обняла старика.

– Вот и помирились. Помирились, помирились? – спрашивала Лиза.

Коля заплакал. Размазав кулаком слезы и особо не задумываясь, как это бывает у русского человека, вдруг перекрестил Лизу с таким видом, как отец благословляет дочь.

– Ну, все-все, ложиться тебе надо. И мне тоже.

Старик уже скоро уснул, а Лиза еще долго, перед тем как улечься в постель, стояла на коленях перед большой, потемневшей от веков, иконой Николая Чудотворца. Как всегда случалось с ней перед сном и в волнительные минуты жизни.

Когда утром Коля поднялся, Лиза была уже на ногах и пекла для старика блины. Ароматное тепло витало по комнатам и приглашало к столу, и ноги сами собой шагали на кухню, в независимости, были ли вы сыты или проголодались, как волк. Есть на свете не просто еда, скажем, как какая-нибудь колбаса или котлета – проглотил без церемоний и побежал себе по делам. Нет, с русскими блинами было не так, как с котлетой. Не знаю, мне так кажется, что сколько бы раз не ел блинов, нельзя смотреть на блины без умиленья и какого-то душевного восторга, как, когда смотришь на солнце и хочешь испытать его тепло.

Золотые, запашистые, горячие, в топленом масле, готовые блины, сложенные в стопку, заставят русского человека улыбнуться, а иностранца восхититься, и лишь только какой-нибудь немец или француз откусит от блина кусочек, он закроет глаза и в истоме подумает: Россия. И в тот же миг закружится, запоет, предстанет перед ним вся хлебосольная Русь. Сойдут с кустодиевских полотен румяные дородные купчихи, пустятся вприсядку бородатые мужики и Чичиков в своей коляске, и Ноздрев со своим щенком, и Коробочка с возом булок да ватрушек, Собакевич с целым бараном – да чего только не явится. И, конечно, масленица с ее миллионом блинов, потехами и красными сапогами на столбе.

Коля улыбнулся стопке блинов, сверкающему самовару, встречавшему его на столе, и Лизоньке, что сделала старику такой праздник.

– Спасибо, дочка. Ну, ты это лучше, поспала бы. Я бы уже как-нибудь так перекусил.

– Еще чего выдумали! – ответила Лиза.

– Да не выкидывать же?! Вон и хлеб я вчера не доел и колбасу.

– Хлеб воробьи склюют. А колбасой вон пусть Васька лакомится.

Васька, рыжий кот, с длинными усами, облизнулся, когда речь зашла о колбасе, словно понимал и, мурлыча, затерся об ноги хозяйки.

Старик умилялся.

– Все у тебя в добро обращается.

– А как же оно иначе, – удивлялась Лиза. Вон ведь каждое доброе дело, пусть и самое небольшое на вид, то, как корм для птички, дорога к престолу отца нашего. Надо только смотреть по сторонам да вокруг себя.

– Да как все увидеть? – вздыхал старик.

– Совсем и не трудно, надо сердце открытым держать. На то оно и сердце, Богом нам дано, чтобы видеть и слышать то, что можно и глазами не разглядеть и ухом не услышать.

Лиза улыбалась и наливала старику в фарфоровую чашку чаю. Садилась рядом и смотрела, как Коля ест блины, и запивает их горячим чаем.

От блинов с пылу-жару и горячего чая у старика на лбу проступила испарина, и он расстегивал ворот рубашки и вздыхал от тепла и удовольствия.

– К Савельевой подруга приехала. Галей зовут, – стал рассказывать Коля, с наслаждением отпивая из кружки чай.

– Подруга! – удивлялась и радовалась Лиза за Савельеву.