Взгляд миссис Кемп затуманился мыслительным процессом.

– Как сказано в Библии, – наконец подытожила миссис Кемп, – она мои седины опозорила. Давайте-ка я все-таки покажу свидетельство о браке. Не хочется Лизу сейчас бранить, очень уж ей худо, а только ежели оклемается, будет нам о чем потолковать.

В дверь постучали.

– Будьте так добры, миссис Ходжес, сходите поглядите, кого там еще принесло. Я не могу – ревматизма замучила.

Миссис Ходжес открыла дверь. На пороге стоял Джим.

Он был очень бледен, и бледность, оттененная темными бородой и волосами, придавала ему зловещий вид. Миссис Ходжес отшатнулась.

– Кто это? – воскликнула она, оборачиваясь к миссис Кемп.

Джим отодвинул ее и прошел прямо к кровати.

– Доктор, она очень плоха?

Доктор вопросительно взглянул на Джима.

Джим зашептал:

– Это из-за меня. Она умирает, да?

Доктор кивнул.

– Господи! Что я наделал? Я во всем виноват! Лучше б это я умер!

Джим взял в ладони Лизину головку, и слезы брызнули у него из глаз.

– Она еще жива? Жива?

– Ей недолго осталось, – отвечал доктор.

Джим склонился над нею.

– Лиза! Лиза, поговори со мной! Лиза, скажи, что прощаешь меня! Скажи что-нибудь!

Голос его срывался. Вместо Лизы заговорил доктор:

– Она вас не слышит.

– Должна услышать! Должна! Лиза! Лиза!

Он рухнул на колени.

Какое-то время все молчали. Лиза практически не подавала признаков жизни, дыхание было такое слабое, что даже жилка на шее не вздрагивала; Джим с тоской смотрел на нее, мрачный доктор нащупывал пульс. Миссис Кемп и миссис Ходжес не сводили глаз с Джима.

– Так вот, значит, кто виновник! – вырвалось у миссис Кемп. – Господи помилуй, ну и образина!

– Дочка у вас застрахована? – спросила миссис Ходжес. Тишина стала для нее несносна.

– А то как же! – отвечала мудрая мать. – Я ее с рождения страхую. И что странно, миссис Ходжес: еще вчера я думала, что только денежки на ветер спускаю этим страхованием, а нынче глядите-ка! Поистине, пути Господни неисповедимы; никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

– Ваша правда, миссис Кемп. Я тоже обеими руками за страхование. Великое это дело. Всегда всех моих ребят страховала.

– А я вот что скажу, миссис Ходжес: как бы там дети себя ни вели, как бы ни мучили нас, матерей, пока живые, а наш долг – устроить им приличные похороны. Это мой девиз; на том стою и стоять буду.

– Вы с мистером Стирменом обычно дело имеете? – спросила миссис Ходжес.

– Нет, миссис Ходжес, когда речь о похоронах, никто лучше мистера Футли не справится. Ему в похоронном деле равных нету.

– Верно, миссис Кемп. Мистер Футли всегда все чин чином устроит и лишнего не возьмет. Я его давняя клиентка, он мне всегда скидку делает.

– Подумайте: скидку! Миссис Ходжес, не поставьте в труд: сходите к мистеру Футли, закажите что нужно для Лизиных похорон.

– Какой разговор, миссис Кемп, – конечно! Всегда рада помочь ближнему по мере своих слабых сил.

– Чтобы все как положено, – продолжала миссис Кемп. – Я на дочкиных похоронах экономить не собираюсь. Пусть непременно плюмажи будут – люблю плюмажи, хоть это и расточительство.

– Не беспокойтесь, миссис Кемп, устрою похороны, как для собственного мужа, а этим все сказано. Мистер Футли меня очень уважает! Да вот, не далее как позавчера захожу это я к нему в контору, а он говорит: доброго утречка, миссис Ходжес. И вам доброго утречка, мистер Футли, говорю. Как вы вовремя зашли, говорит мистер Футли. Мы, говорит, с этим джентльменом поспорили, – и кажет на джентльмена, что тут же, в конторе, стоит, – поспорили, стало быть, так не разрешите ли вы наш спор, миссис Ходжес, потому вы женщина ученая и вдобавок старинная моя клиентка. Ваша правда, говорю, мистер Футли; сделаю что в моих силах. Несомненно, говорит, несомненно; как и всегда. Так вот, миссис Ходжес, мы спорим, какой гроб приличнее выглядит – дубовый или ильмовый? Ильмовый или дубовый? Ильм или дуб, вот в чем вопрос. Что ж, говорю, мистер Футли, мое личное мнение – ежели, конечно, на крышке сделать медную табличку, да углы тоже медью обить – лучше дуба ничего и не сыщешь. Именно, говорит мистер Футли; совершенно с вами согласен. Дуб – первое дело; на одно уповаю – когда Господь меня самого призовет, чтоб и меня положили в дубовый гроб. Аминь, говорю.