– Нет, – ответила Федя, – просто настроение хорошее. Бабуль, уроков много, я сначала их хоть частично поделаю, потом обедать выйду. Хорошо?

– Ладно, как скажешь, – спокойно сказала бабушка и скрылась в недрах квартиры.

Но даже оставшись одна в своей комнате, Федя не позволила себе расслабиться. Она честно села за стол, достала учебники и решила несколько уравнений по алгебре, пару задач по химии. И не разрыдалась. Внутри было сухо, словно все слезы она выплакала у Кирилла. Она даже почувствовала дикий голод и вышла на кухню.

– Супчик будешь? – спросила бабушка.

Федя кивнула.

– Сейчас погрею, поди, остыл уже.

Бабушка засуетилась с тарелкой и поварешкой.

– Не надо, бабуль, давай такой как есть, теплый.

Бабушка внимательно посмотрела на внучку, налила ей суп, села за стол напротив и принялась рассказывать какие-то новости то ли из телепрограммы, то ли из дедушкиной газеты.

Обычно Федя с удовольствием слушала: ей нравились остроумные комментарии, которые поднимали настроение, но сейчас злило то, что бабушка суетится рядом, явно видит Федино состояние и не хочет оставить ее в покое. Словно ждет, что любимая внучка расслабится, все выложит, как это бывало раньше. Они побеседуют, примут бабушкино решение, Федя поблагодарит, помоет посуду и пойдет читать книжки. Теперь было все по-другому. Между Федей и бабушкой стояло то самое нечто, то, что детство оставило вместо себя, прежде чем исчезнуть. Это нечто строило стену. С каждым словом, не произнесенным Федей, с каждой секундой ее молчания это нечто брало новый кирпич. Еще можно было крикнуть, чтобы разрушить это странное сооружение, но в горле стоял ком, а в душе поднималось раздражение – на бабушку с ее вечной бодрой веселостью, на себя, что не знает, как прекратить эту пытку общением, на мир, который вдруг стал неуютен, на город, из-за которого все это происходит. Федя доела суп, молча вымыла тарелку и, жестом отказавшись от второго, ушла в свою комнату.

Чуть позже к ней постучалась пришедшая с работы мама.

– Я занята уроками! – крикнула Федя, не открывая двери.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос мамы был ласково-встревоженным.

Но вместо того чтобы кинуть в дверь чем-нибудь тяжелым, Федя просто ответила:

– Все хорошо. Не беспокойтесь вы. Очень много уроков. Очень.

Ее оставили в покое.

На следующий день Федя надела в школу старые прошлогодние джинсы, которые были раньше чуть-чуть великоваты, а теперь оказались в самый раз. Юбку-карандаш она повесила в шкаф, в дальний угол.

В школе все вроде бы было как обычно. Одноклассники веселились на переменах и, словно ничего не произошло накануне, общались с Федей. Нюша пару раз высказалась по поводу ее внешнего вида, но Федя сослалась на какое-то пятно, испортившее модную в классе одежду. Только Кирилл был несколько насторожен.

– Ну, ты как? Отошла немного? – спросил он тихо, чтобы никто не расслышал; вокруг было много народу, готовящегося к следующему уроку.

– Да, все хорошо, – улыбнулась Федя, смакуя ком неискренности, как незнакомое блюдо, которое совсем не нравится, но нельзя этого показывать.

– Ну, слава богу. А то я уже испугался.

– Не обращай внимания. У меня это… критические дни.

Ей было стыдно произносить такие слова. Ее вообще смущало то, что девчонки легко говорят на эту тему даже с мальчишками, но сейчас ей хотелось и делать, и говорить так, словно это не она, а другой человек, словно она играет роль, неприятную, глупую. Ну и пусть!

– Ну предупредила бы, – просто сказал Кирилл.

К ним подбежала Нюша рассказывать, какой потрясающий смартфон подарил Кате какой-то знакомый. Феде было совершенно наплевать и на смартфон с его потрясающими функциями, и на Катю с ее взрослыми ухажерами, но она улыбалась, кивала и даже сладким голоском вторила Нюше: