– Не знаю, Кодзи, что мне мешает. Может быть, то, что ничего не мешает.

Так ли это? Сколько раз мы с ней в принципе могли зайти в дом свиданий. Конечно, я хотел ее. Но…

– Не знаю, Кодзи. Нет, я не увиливаю. Я правда не знаю.

Кодзи глубокомысленно засопел, как в тех редких случаях, когда ничего не может понять.

– Когда же я сподоблюсь увидеть ее снова?

– Возможно, никогда. – Я сглотнул. – Она возвращается в Гонконг, в международную школу. В Токио она приезжает с отцом, раз в два года, на несколько недель. Повидать родственников. Нужно смотреть правде в глаза, Кодзи. Встреча маловероятна.

– Это чудовищно! Ужасно! – Кажется, Кодзи огорчился сильнее моего. – Когда она улетает?

Я посмотрел на часы:

– Через полчаса.

– Сатору! Останови ее!

– Я думаю… ну, в смысле, что…

– Не думай! Действуй!

– Что ты предлагаешь? Похитить ее? Она сама распоряжается своей жизнью. Она хочет поступить в университет в Гонконге, изучать археологию. Мы встретились, нам было хорошо вместе. Очень хорошо. А теперь пришла пора расстаться. В жизни такое случается сплошь и рядом. Можно писать письма. В конце концов, мы ж не влюблены так, что жить друг без друга не можем. Ничего подобного…

– Бип-бип-бип!

– А это еще что?

– Извини, у меня тут лажометр зашкалило.

Я откопал старый альбом Дюка Эллингтона. Он напоминает мне о допотопных граммофонах, дурацких усиках и довоенных голливудских мюзиклах. Обычно от него у меня поднимается настроение. «Take the „A“ Train»[16]{38} – в этой композиции столько непрошибаемого оптимизма!

Хмуро уставившись в темную лужицу на дне чайной чашки, я размышлял о Томоё в пятидесятый раз за день.

Зазвонил телефон. Я знал, что это Томоё. Так оно и оказалось. В трубке слышались гул самолетов и голос диктора.

– Привет! – сказала Томоё.

– Привет.

– Я звоню из аэропорта.

– Слышу.

– Ужасно жаль, что вчера мы не смогли попрощаться по-человечески. Мне так хотелось поцеловать тебя.

– И мне. Но кругом было столько народу…

– Спасибо, что пригласил нас с папой к госпоже Накамори. Папа тоже благодарит. Он уже сто лет ни с кем так весело не болтал, как вчера с Мамой-сан и Таро.

– Да, они тоже уже сто лет ни с кем так весело не болтали. А о чем они говорили?

– О делах, наверное. У папы доля в одном ночном клубе. И концерт нам очень понравился.

– Да разве это концерт! Просто мы с Кодзи.

– Вы оба прекрасно играете. Папа только о вас и говорит.

– Ну… Прекрасно играет только Кодзи. Благодаря ему и я звучу сносно. Он позвонил двадцать минут назад. Надеюсь, вчера в баре мы не слишком липли друг к другу. Кодзи говорит, все что-то заметили.

– Пустяки, все в порядке. Слушай! Надо знать папину манеру выражаться намеками. В общем, он приглашает тебя приехать в отпуск. Говорит, что найдет бар, где ты сможешь играть на саксе. Если захочешь, конечно.

– Он знает? Про нас?

– Понятия не имею.

– Вообще-то, Такэси до сих пор ни разу не давал мне отпуска. Точнее, я ни разу не просил…

– Скажи, а… – Она решает сменить тему. – Сколько времени нужно заниматься, чтобы достичь такого уровня исполнения?

– Да разве это уровень? Вот Колтрейн – это уровень. Погоди секунду!

Я быстренько поставил «In a Sentimental Mood»[17]. Мирра и фимиам. Минутку слушаем вместе, как Джон Колтрейн{39} играет вместе с Дюком Эллингтоном{40}. Мне хотелось так много ей сказать.

Вдруг в трубку ворвались короткие гудки.

– Деньги кончились. Где-то была еще монетка… Ой, ну ладно! Пока!

– Пока!

– Когда прилечу, я…

В трубке одинокий гул.

В обед зашел господин Фудзимото, увидел меня и захохотал.

– Добрый день, Сатору-кун! – радостно возгласил он. – Погодка сегодня – загляденье! Что скажешь об этой красоте?