– Мальчик слегка не в духе сегодня? Подружка продинамила? – Заводила наклонилась над прилавком, призывно раскачиваясь в нескольких сантиметрах от меня.

Я представил, как она с таким же выражением лица переходит из бара в бар, из бара в автомобиль, из автомобиля в дом свиданий.

Подружки прыснули со смеху и оттащили ее прежде, чем я успел придумать в ответ что-нибудь остроумное. Они направились к дверям.

– Ну, что я тебе говорила! – фыркнула одна девица.

Другая все еще болтала по телефону:

– Понятия не имею, где мы. Какой-то паршивый магазин возле паршивого сарая. А ты где?..

– Так ты идешь? – Заводила повернулась к ней, а она все так же стояла у окна и слушала Мэла Уолдрона.

«Нет, – гипнотизировал я ее. – Скажи „нет“ и останься со мной, в моем уголке».

– Повторяю, – отчеканила заводила. – Ты – идешь – с – нами?

Может, она глухонемая, подумал я.

– Да, пожалуй, – откликнулась она удивительным голосом. Таким живым и настоящим.

«Оглянись, – мысленно взмолился я. – Оглянись. Взгляни на меня. Хотя бы раз – взгляни на меня».

В дверях она обернулась и посмотрела на меня через плечо. Мое сердце подпрыгнуло, как на батуте, а она следом за остальными вышла на улицу.

На вишневых деревцах набухали почки, их острые кончики распирали красновато-коричневую оболочку, надрывали ее изнутри. Голуби курлыкали и прохаживались с важным видом. Интересно, они напускают на себя важность, чтобы произвести впечатление на противоположный пол, или они по натуре пижоны? Вот что следовало бы изучать в школьной программе, а не всякую чепуху типа «как называется столица Монголии». Воздух стал теплым и влажным. На улице было душно, как в палатке. В соседнем здании дрель вгрызалась в бетон. Такэси сказал, что там готовится к открытию очередной магазин спортивного снаряжения для серфинга и водных лыж. Просто диву даешься, сколько у нас в Токио любителей серфинга и водных лыж.

Я включил сборник Чарли Паркера на полную громкость, чтобы заглушить скрежет металла. Чарли Паркер, пылкий и затейливый, уж он-то не понаслышке знал, что такое жестокость. «Relaxin’ in Camarillo», «How Deep is the Ocean?», «All the Things You Are», «Out of Nowhere», «A Night in Tunisia»[9]{23}.

Я мысленно нарядил ту девушку в ситцевое платье{24}, но она ускользнула в североафриканскую ночь.

Быть не таким, как все, вот как я, – ничего хорошего.

Однажды мы с Кодзи пошли в Роппонги, он был в ударе и завел знакомство с двумя девчонками из Шотландии. Я-то сперва подумал, что они учительницы в какой-нибудь задрипанной английской школе, но нет, оказалось – «экзотические танцовщицы». Кодзи здорово говорит по-английски – в классе всегда был одним из первых. Я-то не особо налегал на английский – это девчачий предмет, но, когда открыл для себя джаз, призанялся английским дома, сам, чтобы читать интервью с великими музыкантами, а они все сплошь американцы. Но читать – это одно, а говорить – совсем другое. Поэтому Кодзи приходилось работать за переводчика. Так вот, эти девчонки сказали, что у них на родине каждый стремится быть не как все. Ради этого красят волосы в такой цвет, как ни у кого, покупают одежду, как ни у кого, увлекаются музыкой, которой никто не знает. Просто не верится! Потом они спросили: отчего здесь наоборот, все девчонки хотят походить друг на друга? Кодзи ответил: «Потому что они девчонки! Почему все копы одинаковые? Потому что они копы, вот почему». Тогда одна из этих шотландок спросила: а почему японские ребята, как мартышки, подражают американцам? Одежда, рэп, скейтборды, стрижки. Я сказал, мол, дело не в том, что они так уж обожают все американское, просто отвергают все японское, доставшееся от родителей. Но поскольку собственной молодежной культуры у нас нет, вот им и приходится брать первое, что под руку попадется, а это, естественно, американское. Но вообще-то, не американская культура имеет нас, а мы имеем ее.