Но в тот момент психологическое потрясение стало для нее проблемой, и она не могла продолжать учебе в институте около двух лет. После чего, сквозь уже почти полностью окутавшую ее собой пелену отчаяния она увидела светлый проблеск.

– Наверное, жизни, – ответила она, – потому что сквозь скованный борьбой с отчаянием и страхами организм, до меня пробилось что-то совсем мягкое и нежное, которое стало разливаться по телу. Мне это понравилось, и я заинтересовалась. Так я восстала к жизни. Я поняла, что есть еще тепло в этом мире, есть свет, есть то, к чему надо стремиться и ради чего жить. Я не могу выразить это словом, но жить надо, хотя бы ради самой жизни.

Когда я очнулась, то увидела, что за время своей депрессии стала довольно большой девочкой.

Поначалу я вообще перестала есть, что привело к проблемам со здоровьем. Я подумала, что это анорексия и испугалась. Что привело к обратному эффекту – я принялась есть много.

Но потом поняла, что надо любить себя и принимать такой, какая есть. Всем мои проблемы с диетами привели к тому, что я стала много читать по теме красоты. И, однажды, мне пришла мысль: А, почему нет?

И я занялась индустрией моды. Институт я закончила, но по специальности уже работать не могла. Все мои мысли занимали только вопросы реализации вновь родившейся мечты. И вот, я попала на дефиле Высокой Моды в Париже.

– Ведь не все, же могут туда попасть? Значит, я чего-то добилась?

– Однозначно, Ильдия. – и я бросил кусок багета большому черному лебедю, который вышел на берег канала.

Выглядел на суше он совсем не так благообразно, нежели рассекая водную гладь. Он, скорее напоминал гипертрофированного, бесформенного гуся, отъевшегося на заднем дворе свинофермы. Лебедь схватил на лету брошенный мной кусок французской булки, подкинул его в воздухе и подставил открытый свой рот. Прямо как собака.

Вот, Ильдия, хоть и земной лебедь, но та бы и на водной стихии не растерялась и держала бы форму.

Она в это время, подобно своему плавающему собрату, закинув голову, опрокидывала остатки вина из пластикового стаканчика.

Мы сидели на берегу в окружении аутентичных, сверкающих огнями парижских кафе.

– Однозначно, Ильдия. – повторил я. – Посмотрите на это вечернее великолепие. Даже, если бы Вы и не попали на свою Неделю, то посидеть вечером в Париже на берегу канала – это уже больше, чем «чего-то».

– Да да. – скороговоркой ответила она.

– Знаете, Ильдия, я только не совсем Вас иногда понимаю. Вы столько времени уже здесь. А все никак не дошли до своей цели и не отнесли свои портфолио.

– Я не знаю. – после некоторого молчания произнесла она. – Меня иногда что-то блокирует. Вроде все сделала и остается немного…

– Да да, – повторил я на ее манер, – все никак не могли в течение двух месяцев сделать свое же портфолио, резюме в порядок привести. Хорошо люди помогли, но сколько времени уже прошло. Вы же деньги тратите на проживание, а Париж город не из дешевых.

– Я знаю. Но… На самом деле, сложно как-то. Если честно, то я бы даже не хотела возвращаться.

Я посмотрел на нее с удивлением:

– Как же? Ведь там родители, все родное.

– Мне там все до сих пор напоминает про брата. Психотравма так и остается. Да, и родители, если честно, – она замешкалась, – в общем, в меня никто не верил. И сейчас не верит. Я со скандалом уехала сюда. Они думают, что я все время должна делать так, как они решат. А что они за меня уже могут сделать?

– Ну, тогда, Вам нужно просто срочно нести свои документы. Ведь Вам же сказали, где находится офис Платяновой. Не понимаю, почему, после всего проделанного, этот простой шаг Вам никак не дается?