Одежда спутниц, наоборот была под стать доносящейся из динамиков музыке: некая смесь яркого, заманчивого и чего-то фривольного. Две из них как раз в этот самый момент обсуждали t-shirt своей подруги, которая, выраженная в черном цвете имела на себе рисунок некого дракона во всю грудь, отдающего желтым металлом, вокруг которого оставшееся незанятым черное пространство было щедро усеяно шипами, довольно грозно выпирающими, словно никого не подпуская к своему дракону. Захотелось прикоснуться к ним, – неужели из металла?

На лицо обладательница грозного дракона в «шиповой» обороне была почти симпатичная. Что-то, идущее изнутри, не давало признать ее сразу привлекательной. Она сама, словно, отталкивала всех от себя. И, только, разговорившись, почувствовав, что человек не несет с собой обиды, она становилась более мягкой. От этого девушка становилась более открытой, и уже, сейчас можно было заметить, что она держит в себе много того, что как раз могло бы принести ей довольно счастья.

Мы с Леней это отметили, когда назадавали ей вопросов про дракона на майке, сопроводив ее ответы незлыми шутками, которые несли с собой долю комплиментов.

Остальные дамы нас не заинтересовали, даже в памяти не отложилось ничего, кроме одежды и причесок, – уж слишком, эмоционально, они были невыразительны. Как помнилось, что в целом, они вызывали внешне слишком простое впечатление в то же время простое и сложное. Простое снаружи, то есть ничем не удрученное, не тяжелое, не подозрительное. Но в то же время и не легкомысленное, что эффектом отдавало уже из глубины.

Компания как чувствовалось, вела шутейные разговоры, до нас, впрочем, доходила лишь их финальная часть – громкий смех. И, по нему, нельзя было сказать, что джентльмен является главой некоего безнравственного семейства. Но уже и догадки о том, что он является таковым, после характера поведения компании, также не позволяли это предполагать.

Сам мужчина выглядел очень опрятно. Нельзя было отметить ничего, чтобы ему не подходило в его образе. Все было на месте, – такая невызывающая чистота.

Некоторые ходит чистыми с вызовом, словно проходят и говорят остальным, что вот, мол, аккуратнее, не замарайте меня – сами должны понимать.

Хотелось найти что-то отрицательное, но кроме его некичащей безупречности сложно было выявить. Он словно говорил в ответ «чистюлям», что на деле то, если они так ощущают некую «грязь», то сами они таковыми себя лишь сейчас почувствовали. Может от того, что боятся не других, а самих себя недавних.

Хотя, понятие «чистюль» не ново в истории. Уж, каковыми были фарисеи, а и те не чурались простого люда, а наоборот, уважительно к нему относились. Как из Талмуда: Если ты не учишь своего сына ремеслу, то ты готовишь его в бандиты.

Нашего, же человека, поэтому можно было назвать человеком «мудрым». Который понимал, наверное, не в полной мере, но ему необходимой суть жизни.

В то же время, любая философия, пропуская сквозь свою призму сознание человека, не отпускает его на волю с естественным принятием вещей. Может оттого, положительным его назвать не получалось. То ли сквозь интеллигентность и галантность просачивалось его желание «прочувствовать» собеседника больше глубже необходимого, а может даже уже и по результату своей оценки навесить на несчастного и свои ярлыки. Не безупречен же он. Словно увидел он в человеке что – то свое и дальше лишь по этой оценке его ведет. А может и не хочет другого видеть.

И вопрос о чистоте, как казалось, для него так остро не стоял потому как знал, что это практически невозможно. Такую версию отрицать, быть может, и нельзя. Но близко соприкоснуться он с ней он так и не сумел. А может и сумел, да, только и делов – то, что познакомился. Поэтому вышло именно так: все же, с людьми поаккуратнее, да поменьше их касаться, с их бедами, но не победами. Но, в любом случае, аккуратно. А то, мало ли. Философия жизни наверняка научила, что много непредсказуемого существует вокруг, неподверженного сознанию и воле конкретного лица, как бы он по человечески мудр и ни был.