В. Д. Дандевилю 1 марта 1855 г.

С нынешней почтой узнал я через Сливинского, что я не представлен и что граф сделал отметку такого рода против моего имени: его еще рано представлять.

В. Д. Дандевилю 20 апреля 1855 г.

С этой почтой Бирон представляет конфирмованных. В числе представленных и я с Сераковским.

В. Д. Дандевилю 22 июня 1855 г.

Начинает мне противеть эта степная жизнь.

Мы ходили в поход. Цель похода была благородная – защита угнетенных, а ничто так не воодушевляет, как благородная цель. … Конфирмованные тоже опять участвовали все. Сераковский, Леоткевич, я, – из известных вам, – и еще человек до 10…

В. Д. Дандевилю 7 августа 1856 г., Оренбург

Вероятно, Вы думаете, что я чересчур уже завеселился в Оренбурге и потому не пишу к Вам. Если так – то Вы крепко ошибаетесь, мой дорогой. Я хотел тотчас же отвечать Вам – но меня угнали в караул, и теперь я только что сменился и боюсь опоздать на почту. В Оренбурге мне скучно и грустно до чрезвычайности… Ни одного теплого человека – ни одного искреннего слова участия. С каждым днем становится мне этот город противнее своей официяльностью, своим подобострастно – служебным характером. – Нет в нем тех – к кому, бывало, я шел с каждым горем своим, с каждой радостью, в надежде, что они будут разделены. Нет Вас, нет Эккельна, нет Павлова. – Отовсюду веет холодом; все как будто боятся сблизиться – пока не узнали, пользуюсь я расположением нашего владыки или не пользуюсь. – Ну да бог с ними. Искать в них – не в моем духе. – Один дом, где мне лучше еще, это Симоновы.

…Не знаю, куда деваться от тоски. На службу меня запрягли. Через каждые три дня в караул посылают, а после этих караулов – я совсем больной. Меня ломит и коробит всего. Нет! Плохой я служака. Грустно, право, когда подумаешь, что на другом поприще мог бы быть человек хоть сколько-нибудь полезен, а тут и силы и время тратишь напрасно. Но кланяться и просить здешнюю знать – начиная от г. Рейтерна – я положительно не намерен. Пусть выбьюсь из сил – но ропота моего они не услышат – даже и тогда, когда совсем разрушится мой не крепко-сплоченный – хилый организм…

М. Л. Михайлову 28 декабря 1856 г., Оренбург

Ждал, ждал я Вашего возвращения и дожидаться соскучился, дорогой Михаил Ларионович. Или Вас это проклятое багренье задерживает, или что-нибудь привлекательное нашли Вы в Уральске, в последнем, однако же, прямо сомневаюсь. Приезжайте скорее. Скука нестерпимая. – Обещались писать из Илецкой и не написали. Господь Вас знает, что с Вами делается.

Посылаю Вам еще один разговор Федорова, по-моему, – весьма, весьма не дурной. Если Вы еще не послали тот, так оба вместе отправьте. Да похлопочите, чтоб ему денег выслали.. В большом он теперь горе, бедный. Отец у него умер. Славный старик – которого он ужасно любил. – Двенадцать человек детей осталось, а – состоянье небольшое.

Я послал в «Русский Вестник» 7 пьес, с польского. Одну Вам посвятил.

Н. А. Добролюбову 25 февраля 1860 г., Москва

Очень жаль мне, что в «Современнике» за этот месяц не будет разбора моих книжонок. Из всех журнальных отзывов я только Вашим и дорожу. Остальные для меня важны единственно с точки зрения сбыта. Как бы строг ни был Ваш суд – я всегда готов сказать Вам за него спасибо.

Я бы желал, Николай Александрович, если это будет Вам не в тягость, – чтобы Вы прочли также и повесть, напечатанную в «Русском Вестнике» (Пашинцев), за которую я предан анафеме в Оренбурге, – и Вы сказали бы о ней свое мнение. Все мои повести вообще – вещи не важные – сознаю вполне, но мне кажется, что Пашинцев все-таки несколько удачнее вышел, чем все остальные…